Шестая насосная

Окаянные покаяния.
В груди – вмятина от кулака.
А грехи громоздятся, как ни в чём не бывало.

* * *
Мудра черепаха.
Как череп, тверд её панцирь –
надёжная защита живота.

* * *
То и дело думаем друг о друге
с горькой усмешкой:
совсем он меня позабыл.

* * *
Прислушиваешься
к свисту совести.
– А что, забавный мотивчик...

* * *

Ни знамён ни знамений.
Будничный солнечный свет.
Все походы в прошлом.

* * *

Ловко! – свести бесконечность в точку,
обратив полное в пустое
под тёмные хохотки.

                                            Мудрость черепахи
                                          Автор: Виктор Кротов

Добираться в трест из центра города было непросто: я проехал в метро до вокзала, поднялся в зал ожидания, вышел на платформу № 1 и пошёл по перрону, покуда он не кончился. Я миновал склад, на который официанты вагонов - ресторанов сдавали партии пустых бутылок после рейсов. На железнодорожных путях против входа Р. склад стояли четыре таких вагона. Ящики с бутылками были сложены в штабеля вдоль стены склада. Во всяком случае, так было, когда я впервые шёл этой дорогой.

Обойдя склад, я спустился по въезду, предназначенному для грузовиков, и через распахнутые железные ворота вышел на улицу. И оказался прямо перед трестом — четырехэтажным зданием из белых и голубых панелей, с потёками от дождей, едва различимыми в сером сумраке утра, с широкими ярко освещенными окнами; бетонный забор ограждал внутренний двор треста с крохотной стоянкой для автомобилей, с фонтаном посередине выложенной плитами площадки.

Утро было холодное — обычное утро в начале ноября, когда снег ещё не выпал и вместо снега пронизывающий ветер гонит по улице пыль, как позёмку. Добрых четверть часа я простоял у обочины, спрятав руки в карманы и втянув голову в поднятый воротник плаща. Движение здесь было сумасшедшим: грузовики с рёвом неслись мимо меня по дороге, и небо надо мной было тёмным и неподвижным, как вода в затоне. Я перешёл на противоположную сторону дороги, вошёл в трест и поднялся на второй этаж, в коридор, по обе стороны которого располагался десяток дверей, оклеенных бумагой, воспроизводивший узор древесины. Здесь, в коридоре, я достал из бокового кармана пиджака диплом и направление министерства, предлагавшее тресту Горводопровод использовать меня в качестве инженера.

В моём представлении каждый трест начинался с приёмной, как театр — с вешалки, и о чём, о чём, а о здешней приемной я знал, пожалуй, всё, что может знать человек, просидевший в ней два дня с восьми утра до пяти вечера. Я знал, что посередине приёмной стоит тёмного дерева письменный стол таких размеров, что за ним с успехом разместились бы трое; рядом со столом книжный шкаф, битком набитый пронумерованными папками; вдоль стены напротив стола выставлены в ряд стулья с сиденьями, обтянутыми красной кожей, окно обращено на юг, и сквозь него в приёмную льётся неяркий свет осеннего дня, в котором клубится пыль, и телефоны на письменном столе звонят не переставая, роняя по приёмной дребезжащие звонки, как шарики от ниш нота. Такой я увидел приёмную, впервые переступив порог.

За письменным столом сидит секретарь Валя, и на безымянном пальце Вали обручальное кольцо, потому что у неё есть муж —  моряк торгового флота. Это одна из причин, побудивших Валю отказаться от свидания с Игорем Рамакаевым, то есть со мной.

Весь следующий день я смотрел, как, задумавшись, она высовывает кончик языка и машинально слизывает помаду. Или как, вскочив из за стола, она поворачивается с такой стремительностью, что синяя юбка захлестывает колени, словно в танце. В остальное время ровный и звонкий голос обрабатывал собеседников по телефону, а глаза так же ровно и безучастно обрабатывали посетителей, меня и весь белый свет. Но красный огонь нет - нет, да разгорался в них, как в углях под слоем пепла. И кончик языка касался верхней губы, влажной, как мякоть абрикоса. Её муж матрос. Что ж, все мы начинали с малого. Я начал с того, что спустился со ступеней института, держа в руках диплом, осторожно, как блюдце с водой.

Я отворил дверь в приёмную и снова увидел, как Валя проделала свой фокус; пастельно - розовые губы приоткрылись, и кончик языка тронул верхнюю губу, как ребёнок трогает ямку в десне, в том месте, где вчера был зуб. Она повернулась — золотистые пряди упали по обе стороны лица, нажала клавишу на чёрном телефонном аппарате и сказала в трубку:

— Георгий Аршакович, к вам посетитель. Потом она снова нажала клавишу. — Аршакович, — сказала она. — Вот отчество, верно?

Я снял плащ и повесил его на вешалку у стены.

— У меня отчество — Халилович, — сказал   я. — Игорь Халилович.  Как думаешь, он возьмёт меня на работу?
—  Скажи ему, что ты Халилович, и твоё дело в шляпе.

Я кивнул и вошёл в кабинет управляющего — копию приёмной: стены цвета кофе со сливками; мерно льющийся в широченные окна свет, делавший краски выцветшими, как на засвеченном фотоснимке; такой же тёмно - коричневый полированный   письменный стол, за которым хватит места троим. Но с первого взгляда мне показалось, что кабинет управляющего величиной с хороший спортивный зал и от входной двери до стола по меньшей мере шагов тридцать. И, стало быть, в тридцати шагах от меня, в пиджаке букле, в розовой рубашке, расстёгнутой на две пуговицы, с совершенно лысой головой сидел  Георгий Аршакович Мироян, кандидат технических наук, управляющий трестом Горводопровод.

Какое-то мгновенье он рассматривал меня так, будто собирался шить мне костюм. Потом гортанный, каркающий голос с сильным акцентом сказал:

— Подойди сюда. Сядь. Я тебя не съем. Там в приёмной нет главного инженера? Такой маленький человек в очках.
— Нет, — ответил я.

Я подошёл и сел по другую сторону письменного стола. Диплом и направление я держал в руках; едва я коснулся стула, Мироян перегнулся через стол — и бац! — диплом и направление уже лежали перед ним на столе. И то и другое он прочитал от надписей до подписей, шевеля губами так, будто разбирал по слогам.

— Значит, ты должен был прибыть к нам первого октября, — сказал он. — А сегодня четвёртое ноября. Как октябрь иногда затягивается. А, Рамакаев?
—  Я ездил домой, — сказал я.
—  А если я всё брошу и тоже уеду на месяц домой?

По виду Георгию Аршаковичу нельзя было дать и сорока. Лицо его было смуглым и бритым, и голос —  резким, сварливым, каркающим. Глаза навыкате смотрели мне и середину груди, потому что уже видели по мне своего подчиненного. Но в ту минуту я ещё не был его подчинённым. Я верой и правдой пять лет просиживал штаны в аудиториях и читальных залах, я конспектировал, учил и сдавал, мотался по сборам и стройотрядам, ползал с автоматом в жидкой грязи...

—  Надеюсь, вы недурно проведёте время, — сказал я.

Мироян вынул пачку сигарет, вытащил одну, прикурил от газовой зажигалки, откинулся на спинку кресла и выпустил первую затяжку. Голова его сидела на короткой и крепкой шее  по борцовски, с наклоном вперёд. Розовая полотняная рубашка плотно облегала выпуклую широкую грудь.

Он смотрел на меня не мигая.

— Так мы не скоро столкуемся, — сказал он из облака табачного дыма.
— Почему? — сказал я. — Два дня я провёл у вас в приёмной, ожидая, пока вы уделите мне минуту другую. Если целый месяц вы ждали меня, как я вас, я готов перед вами извиниться.
—  Месяц назад у меня нашлась бы для тебя работа, — сказал он задумчиво.
—  Меня не было в городе, — сказал я.
—  Чего же ты хочешь теперь?
—  Меня к вам прислали по распределению, — сказал я. — Я хочу услышать, есть ли в вашем тресте работа по моей специальности. И если такой работы нет, дайте мне официальное письмо, чтобы я устроился в другом месте.
—   И у тебя уже есть место, где тебя берут?
—  Нет, — ответил я. — Пока нет.
—   Понятно, —  сказал Мироян. Сигарета дымилась у него в углу рта, и сигаретный дым стелился вдоль лица сизыми волокнами. Он помолчал. Потом сказал: — Я не стал бы удерживать тебя ни минуты, если бы не закон о молодых специалистах. Ты направлен ко мне. Что ж, я дам тебе место. Место, с которого можно начать. Я дам его тебе и посмотрю, на что ты способен, потому что там ты сумеешь себя показать, а я сумею на тебя посмотреть. Ты знаком с оборудованием насосных станций?
—  В пределах институтской программы, — сказал я.
—  Значит, сможешь отличить насос от задвижки. А в электрооборудовании насосных станций ты разбираешься?
— Относительно, — сказал я. — Всё зависит от того, как сложно электрооборудование станции, о которой идёт речь.

Он кивнул, и сигаретный пепел посыпался   ему   на пиджак.

—   Она полностью автоматизирована, — сказал он. — Почти полностью. Для работы на этой станции нужно, чтобы инженер был и электриком в придачу.
—  Тогда дайте мне другую работу, —  сказал я.
— Другой работы нет, — ответил Мироян. И, глядя на меня сквозь табачный дым, усмехнулся: — Пока нет. Так как?
— Да, — сказал я.

Он повернулся ко мне вполоборота, нажал одну из клавишей селектора и, когда в динамике раздался короткий зуммер, спросил:

— Юлия Ивановна?
— Слушаю вас, Георгий Аршакович, — послышалось из динамика.

Звук был таким чистым, что возникло подозрение, не прячется ли Юлия Ивановна у него под столом.

— Какие штатные единицы свободны? — поинтересовался Мироян.
— На сто двадцать и на сто шестьдесят.
— Закройте на сто двадцать. К вам сейчас подойдёт... — Он запнулся и заглянул в моё направление: — ...товарищ Рамакаев. Оформите его в отдел водопровода начальником шестой насосной станции.

Он раздавил окурок в пепельнице и стряхнул пепел с пиджака.

—  Это хорошая станция.

Глаза навыкате снова уставились в одну ему видимую точку у меня на груди.

— Хорошая станция, которая немного запущена. Так, самую малость. Но ты будешь там хозяином и приведёшь её в порядок. Можешь выписать в техотделе журналы, как это делаю я. У тебя будет достаточно средств, чтобы превратить её в конфетку. Ступай к Юлии   Ивановне. И, если успеешь, познакомься со своим начальником.

Я поднялся, взял диплом и направление и пошёл к двери.

— Увидишь в приёмной главного инженера — передай, пусть зайдёт ко мне, — сказал Мироян у меня за спиной.

В отделе кадров Юлия Ивановна сказала:

— Вам понравился Георгий Аршакович? Нет, вы заметили, какой это тонкий и обаятельный человек?
— О, несомненно, — сказал я.

Она замолчала. Потом сказала:

— Если вы нуждаетесь в общежитии...
— Благодарю вас, я уже снял квартиру, — ответил я.

Она заполнила карточку, я расписался в двух местах, заплатил пятьдесят копеек за трудовую книжку, забрал паспорт и вышел в коридор.

Небо было серым и бесформенным, как намокшая вата.

                                                                                                                                                                   Чистая вода (Отрывок)
                                                                                                                                                              Автор: Валерий Дашевский

Журналист

        Обрати внимание, сделано в Германии! (c)
                    Упал он больно, встал здорово! (c)

Я помню, до войны у нас в деревне
Мы старших почитали… А теперь
Усмешку может вызвать старец древний.
Старуху могут выставить за дверь.
Теперь всё по - другому — кто моложе
Да посильнее — тот авторитет.
Сын на отца уже прикрикнуть может,
Послать подальше, несмотря что сед.
И чья - то мать, когда-то просто мама,
Не знала, что дождётся чёрных дней,
И кулачки, что к сердцу прижимала,
Вдруг силу будут пробовать на ней.
А мы росли совсем в иной морали:
Когда я в детстве что-то натворил, –
Чужие люди уши мне надрали –
И батька их за то благодарил.

                                                        Авторитет
                                            Поэт: Андрей Дементьев

.. сотрудники государственной полиции в Праге валили в одну кучу социал-демократов и националистов, бомбы, баллоны, рецепты и рескрипты, правящего монарха и изобретателя Эдисона, анархистов и аграрников и т. д. Всё это, разумеется, вредно сказывалось на их работе.

Правда, и по этим донесениям людей сажали в тюрьму, но давалось это нелегко. Следственные чиновники прилагали все усилия к тому, чтобы арестованный по подозрению в крамольных речах не мог выпутаться, и часто добивались своего: ведь на допросах обычно человек нервничает, будь он сто раз невиновен. Его всегда можно запутать и спровоцировать на какое - нибудь недозволенное заявление. Но повторяю: для следственных властей это был каторжный труд.

По этим - то причинам и была организована школа для провокаторов. Политически натасканный шпик не растеряется ни на каком чешском митинге. Он первый предложит анти австрийскую резолюцию, а потом гаркнет, как это делал полицейский комиссар Хум: «Ага, голубчики, попались!»

Так возникла школа провокаторов в Праге. Там, разумеется, не вдавались в высокие материи, а выявляли и изучали те бунтарские чувства и замыслы, которые давно уже зреют в сердцах чешских граждан.

В полиции была отведена специальная комната для занятий и вывешено расписание:

«От 9 до 10. Изучение причин неизбежного развала Австро - Венгрии.
От 10 до 11. Почему чехам не следует воевать против русских и сербов?
От 11 до 12. Организация подпольных партий.
От 12 до 1 ч. Наиболее распространённые оскорбления монарха и членов императорского дома, а также другие предосудительные слова и выражения.
С 2 до 4. Общие основы провокаторского искусства и предварительное определение кары за недозволенные высказывания (в пределах от 2 до 15 лет тюрьмы)».

Эта прекрасная программа ещё больше понравилась агентам, когда на учебные пособия им выдали по пятьдесят крон. Для самых тупоголовых агентов устроили дополнительные вечерние занятия. Словом, всё было организовано наилучшим образом. Занятия шли полным ходом. Полицейские агенты усердно штудировали дома свои записи, используя для этого каждую свободную минуту.

В семье филера Брауна не знали, что и думать. Госпожа Браунова со слезами жаловалась соседям:

— Право, не знаю, похоже, что мой Браун совсем спятил. Целый вечер перечитывает какие-то листки и кричит: «Итак, господа, после трехсот лет рабства пришло время решительных действий! Монархия — истукан на глиняных ногах; достаточно толкнуть его, и он рассыплется…» Я говорю ему: «Ты с ума сошёл, мы же останемся без хлеба». А он как поглядит на меня да как зыкнет: «Молчи, дура, не суйся в политику!» И снова бегает по комнате, заглядывает в свою бумажку и бормочет: «Хватит! Довольно мы молчали, со времён Белой горы и по сегодняшний день! Я стрелять в русских не буду. И в сербов тоже не буду. Надеюсь, и вы, сударь? Разрешите представиться…» Ну, я, известно, хожу и реву. А он ругается, что я ему заниматься мешаю. «Брось,-говорю,-ты, Христа ради, все эти глупости, доведут они тебя до тюрьмы». А он опять своё: ничего, мол, ты не смыслишь. Приказал мне сесть против себя за стол, это будто бы он с кем - то в пивной разговаривает, И давай рассказывать мне, что наш всемилостивейший император и вся его семья дегенераты… не то денатураты… уж и не помню. А потом вдруг как зашепчет: мы, мол, организуем тайное общество! Завтра соберёмся здесь, и я вас научу, как взрывать поезда. Ладно? Придёте? В таком случае разрешите представиться…»!

И так всю неделю. Право, не знаю, что мне с ним делать. Больше всего я боюсь за нашего Эмиля. Мальчик и заниматься бросил, глядя на отца. Глаз с него не сводит, когда тот ходит по комнате и ораторствует перед комодом о казни на Староместской площади.

В самом деле, Эмиль глаз не спускал с папаши. Речи отца ему очень нравились. Эмиль был славный мальчик и старательный первоклассник. Как сын сыщика он принадлежал к числу директорских любимчиков, сидящих в первом ряду. Товарищи презирали его, изводили и называли «штрейкбрехером». Они не допускали Эмиля, к участию в школьных политических спорах, которые во время войны стали еще оживленнее. Ему нечего было сказать, когда школьники, чьи отцы были призваны в армию, рассказывали друг другу: «Папа, уезжая на фронт, сказал, что при первой же возможности перебежит к противнику».

Однажды австрийские войска взяли в плен три десятка сербов где - то на Драве, и официальные реляции трубили о грандиозной победе на сербском фронте. «Австрийские войска заняли Драву…» - гласили газетные заголовки. По этому случаю директор гимназии Кох, ярый австрияк, ходил по классам, произнося патриотические речи и провозглашая славу императору. Гимназисты были обрадованы и старались растянуть потеху, чтобы избавиться от уроков.

В первом классе, как и во всех остальных, директор разглагольствовал о том, что австрийская монархия сильна и могущественна, а следовательно, каждый патриот должен радоваться решению великого императора вступить в войну. Под конец он призвал учеников провозгласить троекратное «ура» «обожаемому монарху».

Гимназисты заорали «ура», и только Эмиль Браун, сидевший у самой кафедры, не раскрывал невинных детских уст и не присоединялся к общему восторженному рёву.

Директор подошёл к нему.

— Почему ты молчишь, мальчик?

Безмятежно глядя на директора, Эмиль ответил:

— Потому что мы не признаем Франца - Иосифа своим государем. Нам, чехам, несладко живётся под габсбургской державой. Так каждый вечер говорит мой папа. Кому же знать, как не ему, ведь он служит в полиции… А недавно к нам заходила госпожа Фаберова и рассказала маме, что мужу её дали в полиции листок с речью насчёт того, что «пора нам придушить австрийскую гидру». То же самое говорил и папаша, а мне он велел изображать гостей в трактире и повторять за ним, что Габсбургская династия — просто шайка жуликов…

Спустя пять минут школьный привратник вёл Эмиля к родителям. Папаша - полицейский, прочитав грозное письмо директора о подстрекательских речах своего сына, горько усмехнулся и воскликнул:

— Да, наша система оправдывает себя? Именем закона, Эмиль Браун, вы арестованы.

И, не обращая внимания на слёзы жены, потащил сына в участок. На улице он всё толкал его в шею и приговаривал:

— Мы вам, социалистам, зададим перцу!

Таковы были блестящие результаты специального политического курса для этих новоявленных Брутов, агентов австрийской полиции.

                                                                                                                         из рассказа  Ярослава Гашек - «Школа провокаторов»

Библиотекарь

            Ну что - же, шофёра из меня не вышло.. придётся переквалифицироваться в библиотекари (©️ ?)

Предисловие.

Твоя офисная униформа вовсе не показывает, что ты освобожден от унизительного труда по окраске заборов. Наоборот. Она сообщает окружающим, что в десять утра ты должен прибыть в контору, представить себе ведро краски, и до семи вечера красить воображаемый забор внутри своей головы. С коротким перерывом на обед. И твой старший менеджер должен быть доволен ходом работы, о котором он будет судить по выражению оптимизма на твоём лице и румянцу на щеках.

                                                                                                                                          из книги Виктора Пелевина - «Empire V» (Цитата)
________________________________________________________________________________________________________

Отплыв из - под Трои с попутным ветром, - так начал рассказывать Одиссей, - мы спокойно поплыли по безбрежному морю и, наконец, достигли земли киконов (*).
Мы овладели их городом Исмаром, истребили всех жителей, захватили в плен женщин, а город разрушили.
Долго я убеждал своих спутников отплыть скорее на родину, но не слушались они меня.
Тем временем спасшиеся жители города Исмара собрали окрестных киконов на помощь и напали на нас.
Их было столько, сколько листьев в лесу, сколько бывает на лугах весенних цветов.
Долго бились мы с киконами  у своих кораблей, но одолели нас киконы, и пришлось нам спасаться бегством.
С каждого корабля потерял я по шести отважных гребцов.
Три раза призывали мы, прежде чем выплыть в открытое море, тех товарищей, которых не было с нами, и только после этого вышли в открытое море, скорбя об убитых спутниках и радуясь, что спаслись сами.

                                                                                                                                          Поэма Одиссея. Стих 22. Битва с киконами (Отрывок)
                                                                                                                                                          Автор: Гомер (Свободный пересказ)
                                                                                                                                                                                     
___________________________________________________________________________________

(*) достигли земли киконов - Киконы, народ  питающиеся лотосом.
____________________________________________________________________________________

Вы слыхали? Генку Боброва уволили с работы. Да. На прошлой неделе. Он шофёром работал, на хлебозаводе. А на прошлой недели его уволили.

А я на обед, с работы, заехал, подхожу к подъезду, смотрю: Генка стоит. Сигаретку покуривает, полбутылки портвейна из кармана торчит и, маленько он выпивши. Подхожу к нему:

Здорово; здорово.

- Ты чего, - говорю,- не на работе?
- Уволили,- говорит,- сегодня.
- Чёй то?
- Да, пошли они. Придурки!
- Ну, рассказывай, - говорю,- безработный.

- Чего рассказывать? Я сегодня в первую смену на работу вышел, в пять утра уже за рулём был. Загрузился, значит, и поехал. Магазинчик, такой есть, в октябрьском районе. Да, ты его знаешь. Ну, вот, значит, еду. Подъехал к магазину, а у них подъезд узенький, с торца. Начал я задом к магазину подъезжать, гляжу, чего - то там не так. Вышел я из кабины, машину обошёл, и вижу: вот так вот дорожка к магазину проходит, а справа от неё рабочие «Водоканала» яму выкопали. Ну, знаешь, как обычно: к вечеру, видать, раскопали, заменили там чего - то, а может клад искали, или неучтенные доходы прятали, я уж не знаю. А закапывать не стали, видать, рабочий день закончился. Так, чуть присыпали, и ладно. А яма, я тебе скажу, не маленькая, глубокая, такая, яма. И вот она справа от дороги, а слева: бордюр высокий и заборчик. «Ну,- думаю,- как бы мне ненароком в яму не свалиться». А на улице темнота, хоть глаз коли. Фонарей нет и, не рассвело ещё. Стою. Думаю. И народу никого, чтобы кто - нибудь помог, подсказал. Рано ещё: пять утра. Гляжу: военный какой - то идёт: шинель на нём такая, фуражка, сапоги - всё как надо; по погонам - полковник. Я ему кричу:

- Земляк, помоги, пожалуйста, заехать, а то боюсь: как бы в яму не упасть.
- Отчего же,- говорит,- не помочь. Это можно. Садись в машину, а я тебе показывать буду.

Сел я в кабину, машину завёл, заднюю скорость включил, и в зеркало на военного гляжу.

А он руки перед собой вытянул и показывает: на меня; ещё на меня; теперь правее; правее; ещё правее. Я руль выкручиваю, а сам с него глаз не спускаю. И вдруг: чую, машину куда - то вбок повело, а потом, раз: и она прямо в яму задом завалилась. А я, понимаешь, в первый момент и не сообразил, что машина в яму упала, сижу в лобовое стекло пялюсь, как дурак.

Потом машину заглушил и быстрее из кабины выпрыгнул. Обегаю машину и вижу: ё-моё, мой полковник по асфальту вприсядку пляшет, и «калинку  -малинку» орёт. Я в первое мгновение, прямо, одурел от такого зрелища. А он, скотина, так залихватски пляшет, как на свадьбе, песню орёт, и смеётся взахлёб, как ребёнок. Радуется, одним словом, что такую пакость сделал: машину опрокинул. Ну, я к нему подбегаю, за грудки его схватил и говорю: «Да ты знаешь, сукин сын, чего я сейчас с тобой сделаю?». А тут, на шум, наверное, продавщица из магазина вышла. Увидела всё, и говорит:

- Ой, не бейте его. Отпустите. Это наш, местный дурачок. Он безобидный.
- Ни фига себе, - говорю, -«безобидный». Машину в яму опрокинул. Да и какой же он - дурачок, если он - полковник.
- Это мальчишки местные пошутили, – отвечает продавец,- шинель ему, где то старую нашли и фуражку, погоны пришили. Вот он так и ходит. Ему другие военные «честь отдают», ну, и он: когда одну руку к голове приложит, когда две. А ребятишки над ним смеются. Отпустите его. Он не со зла.

Поглядел я на него, а он весь от страха трясётся. Отпустил я его.Продавщица ему:

- Иди, Витенька домой. Наверное, мамка уже заждалась.

Он фуражку с земли подхватил и бежать. А я постоял, покурил, поглядел с грустью на машину, и стал на завод звонить, техпомощь вызывать. Приехали, вытащили. Разгрузился я, и на завод поехал. Только приехал, в отдел кадров вызывают: пиши, мол, объяснительную. Написал я, всё, как было. А начальник отдела кадров, противный, такой, мужик. Бывший военный.

Прочитал всё, подумал, и говорит мне:

- Знаете, Геннадий, нам не нужны такие водители: которым дураки путь указывают.

Я ему говорю:

- Не дурак он, а офицер. Я так думал.
- Вы что же,- говорит, - дурака от офицера отличить не можете?

«Ну,- думаю,- тому дураку по морде не смазал; сейчас, пожалуй, этому смажу». Потом подумал ещё. Не стал.

- Пошёл ты, - говорю, - к такой - то матери!

Дверью хлопнул, и ушёл.

Генка взял бутылку и хлебнул из горла. Потом протянул мне:

- Хлебнёшь?
- Нет, Ген, спасибо. Я сейчас пообедаю, потом за руль и на работу.
- «За руль и на работу»,- говоришь. Везёт. Желаю тебе поменьше дураков встречать на своём пути.

Генка снова хлебнул из бутылки и закурил. А я пошёл обедать.

                                                                                                                                                                                                 Шофёрская история
                                                                                                                                                                                               Автор: Денис Ожогин