Паркет наш гладок, как каток, Но щётка велика,— Она, как бес, под кресло вбок Летит из-под носка.
За щёткой прыгнул рыжий кот. Отдай, несносный зверь! Я снова тру, раскрывши рот, Но щетка мчится в дверь.
Поймал, надел — пляшу и тру И вдруг с размаху — хлоп! Кот сзади ловит за икру, Горит — пылает лоб.
Заплакать, что ли? Нет, нельзя! Мужчины не ревут. Но слёзы катятся, скользя. И шишка — тут как тут.
Прижал ко лбу я крепко нож, Сталь холодна, как лёд. Ни-ни, не хныкать! Больно?! Что ж… До свадьбы заживёт.
Маленький полотёр Поэт: Саша Чёрный
В детстве меня часто называли фантазёром. Бабушка с гордостью говорила соседкам: «Наш Миша будет писателем или художником, с его-то воображением». Отец смеялся, подходил к шкафу, доставал очередную книгу и неумело рассказывал о путешествиях и приключениях. И только мама молча смотрела на меня огромными грустными глазами. И от этого внутри поднималась такая тоска, такое щемящее одиночество, что я застывал или бежал плакать.
В тот миг мне казалось, что исчезли все близкие мне люди: мама, папа, бабушка, исчезли соседи, тетя Маша и дядя Коля, часто бывавшие у нас в гостях. Неведомо куда пропали все мои дворовые и детсадовские приятели, обе воспитательницы и даже суровая нянечка тётя Валя. И я остался один. Совсем… Но не в нашей городской квартире, а в доме, который видел всего час назад, видел не просто в своём воображении, никакое воображение пятилетнего ребенка не способно воспроизвести такое количество мельчайших деталей.
Я видел старую, покрытую липким налётом зелёную дверь, ведущую из сумрачного коридора в большую комнату. Видел и саму эту комнату с плюшевыми ковриками на стенах, вытертыми до такой степени, что невозможно разглядеть рисунок. Огромный квадратный стол, покрытый кровавой скатертью, стоял в самом центре, сразу видно, что именно он – мебельный хозяин. Две узкие металлические койки стыдливо прятались по углам. Три небольших оконца прикрывали странные белые занавески в мелких дырочках, из которых складывался узор. Позже я узнал, что такая вышивка носит французское название – ришелье.
А ещё я видел печку, самую настоящую, почти как в книге сказок. Но я никогда не был раньше в деревне, всё моё детство прошло в городе, а единственным путешествием стала поездка на море с родителями.
Вскоре я перестал делиться своими «фантазиями» с близкими. Я больше никому не рассказывал, как в разгар жаркого дня вдруг оказался в осеннем стылом лесу, дрожа, как тоненькие веточки, с которых облетали последние, пергаментные листья.
Тогда мне казалось - путешествовать могут все, просто считают это чем-то стыдным, чем-то, что нужно скрывать.
Я пошёл в школу, и мои перемещения сильно мешали. Учительница вызывала моих родителей много чаще остальных. Хотя я пошёл в первый класс, умея читать и считать, отставание к концу года стало очевидным. Бабушка окончательно ушла с работы и теперь занималась со мной по несколько часов в день. Я легко понимал, что от меня требовали, но на первой же контрольной оказался на заснеженном берегу закованной в лёд реки. Сучья деревьев обреченно скрипели над моей головой, черные вороны кружили над полыньей. Мне было страшно, но я знал, что это не мой страх, я боюсь чужим страхом!
В класс я вернулся только к концу урока, долго не мог понять - где я, что от меня ждут. За листок, с единственным решенным примером, учительница поставила «двойку» и вызвала в очередной раз мою маму, теперь к директору.
- Что с ним, Катя? - спрашивала бабушка у вернувшейся мамы. - Ничего не понимаю, он же всё знает, почему не хочет работать в классе? Может сменить школу, ведь так его оставят на второй год?
Надежды луч мелькнул – и вновь темно, И холодно, как в мрачном подземелье. Мы счастливы, пока мы пьём вино – Наутро ждёт нас тяжкое похмелье...
Исповедь алкоголика Автор: Алексей Серый
С недавнего времени Нина Валентиновна приезжала на дачу только на своей личной машине, очень престижной вишневой «девятке». Не только из-за тяжелой утомительной дороги: на метро до Киевского вокзала, затем электричкой до Наро-Фоминска, потом рейсовым автобусом до села Плесенского. А дальше – как повезёт. Может быть, посадит попутка, а нет – топай восемь километров на своих двоих.
Ей нравилось чувствовать себя дамой, настоящей хозяйкой загородного дома. Пусть это даже обычный дачный домик на шести сотках, но все же, как сейчас принято говорить – своя фазенда!
Нина Валентиновна и одевалась для поездки всегда соответствующе, в импортный спортивный костюм и кроссовки «Адидас». Всё это она приобрела во Франции, во время служебной командировки в Париж.
Наверное, она шикарно смотрелась со стороны, выпархивая их автомобиля в таком-то наряде! Соседи – Нина Михайловна была в этом уверена – завидовали. Подходили, улыбались, здоровались.
На этот раз всё оказалось иначе. Люди молча отходили в сторону, смотрели с сочувствием, но во взглядах явно чувствовалась насмешка. Нина Валентиновна оглядела себя – возможно, что-то с туалетом, пятно посадила, но всё было в полном порядке.
Позже мать принесла неутешительные новости: весь дачный поселок гудит. Все эти невоспитанные, примитивные, ограниченные мужики и бабы – они не просто её жалеют! Они полностью в курсе их с мамой семейной ситуации! Это невозможно. Это немыслимо. Это непереносимо. Но это чистая правда!
Расчёт не оправдался. Их с матерью расчёт, который никогда их не подводил – ну, почти никогда. И все – вот буквально все, им же нечего делать, они же все любопытные, разумеется, с большим удовольствием сплетничают. И всё из-за него, из-за этого идиота! Угораздило же в свое время выйти за него замуж!
Вся улица – да что там одна улица! – только об этом и говорит:
- Ну, Пашка дал! - Ну, Пашка выступил! - Мы-то, мы-то! Мы всегда своим мужикам Павла в пример ставили: такой семьянин, такой хозяин, и не пьёт совсем, даже в праздники. А он – вона чего! Он-то, оказывается, десять раз леченый алкоголик!
И нас отрывают от встречи, От рано ушедших родных, Прервав запрещённые речи... В мирах их оставив иных.
Похитители Снов (Избранное) Автор: Владимир Узланер
.. я пытался пересказать для себя содержание «Пост исторического пикника», чтобы придать его многочисленным картинкам хотя бы видимость упорядоченности, но, перечитав написанное, понял, что упустил многие, возможно важные детали ребуса, которые просто не знал, как встроить в складывающуюся в моём сознании мозаику.
Например, мне была непонятна роль Эврипида, на голову которого автор «пикника» зачем-то надел еврейскую ермолку и назвал его — ЕврейПид; для чего напротив двух пальм, склонившихся влево в сторону Колизея, были расположены две ёлочки (одна большая и старая, другая поменьше и молодая), свалившиеся вправо; почему напротив Пизанской башни располагался «Жёлтый дом» по архитектуре и месторасположению напоминавший штаб троцкистов в октябре 1917 года — «Смольный» и почему рыба в «Лебедином озере» — дохлая? Чем больше я всматривался в картинки трёх «пикников», тем сильнее меня охватывало ощущение их закрытой пока для меня взаимосвязи.
Чтобы проявить эту взаимосвязь, мне необходимо было вспомнить, где я мог видеть хотя бы одну из картинок, и ухватившись за неё, как за звено, вытащить всю цепь. За ключевую картинку я взял фигуру обнажённой женщины из третьего «пикника» с лозунгом «Свободной России — свободную любовь!» и прокручивая в памяти, как в кино, зрительные образы последних лет, добрался до Неаполя, в котором был проездом осенью 1998 года перед отплытием в Сицилию. Тогда, в яркий солнечный день 11 сентября, в ожидании парома на остров, я забрёл в Национальный музей и там увидел точно такую же статую, название которой в переводе с греческого тогда поразило меня своей откровенностью — «прекраснозадая». Сейчас я никак не мог вспомнить, как же она называлась по-гречески. Пришлось какое-то время поработать с греческим словарём, прежде чем всплыло забытое имя — «Каллипига». Дальше было уже просто. Я достал с книжной полки немецкий «Словарь Античности» Йоханнеса Ирмшера и Ренаты Йоне, лейпцигского издания 1987 года, и сразу же нашёл знакомую фигуру.
Да, это была статуя Афродиты Каллипиги, что в переводе с греческого действительно означало — прекраснозадая. В словаре я прочитал, что «мраморная статуя её хранится в Национальном музее в Неаполе (копия греческого оригинала III в. до н.э.), изображающая женскую фигуру, в изящном повороте обнажающую зад. Считается, что эта статуя Афродиты Каллипиги особенно почиталась в Сиракузах». Сиракузы!? — так это же «Оборонный пикник», в котором во втором куплете «Песни о маршалах» есть слова про Сиракузы:
Дрожат Сиракузы, Трепещет Гаага, И Пиза с Тулузой, И Прага с Сантьяго.
Сантьяго? Сантьяго!.. ну конечно же! Только сегодня утром Холмс, рассказывая о троцкистах, упомянул военный переворот в Чили, основные события которого происходили в Сантьяго. Итак, первое звено в цепочке загадочных картинок, похоже, схвачено верно. Некоторые статьи «Словаря античности» были иллюстрированы, и я решил полистать его, на предмет идентификации других картинок. Результат превзошёл все мои ожидания. Более половины картинок третьего «пикника» были приведены в этом словаре. Сделав необходимые закладки, я принялся за их изучение на предмет выявления ассоциативных связей меж ними.
Оказывается на левом берегу Невы расположилась довольно известная скульптурная группа из бронзы «Тесей и Минотавр». В прилагаемой статье сообщалось, что Минотавром в греческой мифологии называлось чудовище — человекобык. Видимо мать этого чудовища, Пасифая, решила таким образом «наставить рога» своему супругу Миносу, который приказал поместить плод запретной любви «светящейся» куртизанки (Пасифая по латыни — светящаяся) и «кносского ловеласа» (огнедышащий бык — сожитель Пасифаи из Кносса) в специально выстроенный лабиринт, где он и был убит Тесеем за то, что тот в виде дани ежегодно пожирал по семь самых прекрасных афинских юношей и девушек, отдаваемых на съедение Минотавру. Получалось, что Тесей, пресёкший эту тиранию, — что-то вроде первого демократа.
из книги Внутреннего Предиктора СССР - "Последний гамбит"
Пережиты ли тяжкие проводы, Иль глаза мне глядят неизбежные, Как тогда вы мне кажетесь молоды, Облака, мои лебеди нежные!
Те не снятся ушедшие грозы вам, Всё бы в небе вам плавать да нежиться, Только под вечер в облаке розовом Будто девичье сердце забрезжится...
Но не дружны вы с песнями звонкими, Разойдусь я, так вы затуманитесь, Безнадёжно, полосками тонкими, Расплываясь, друг к другу всё тянетесь...
Улетели и песни пугливые, В сердце радость сменилась раскаяньем, А вы всё надо мною, ревнивые, Будто плачете дымчатым таяньем...
«ОБЛАКА» ПОЭТ: ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ
Вы любите смотреть в звёздное небо? Я люблю. Меня оно завораживает и манит к себе. Смотря в эту бездонную пропасть с маленькими мигающими огоньками я пытаюсь раствориться в нём. Разве это не прекрасно? Разве не прекрасно всё не изведанное нами? Почему человек не может улететь туда, в эту красоту? Не дошёл ещё мирской прогресс? Надеюсь в будущем всё измениться и я хочу что это свершилось как можно раньше.
Вот захотелось мне прям сейчас оказаться там и я пошла, побежала, полетела бы не задумываясь ни на секунду, подальше от мирской суеты. Побродить по Млечному Пути, походить босой по далеким звёздам, сверху понаблюдать за маленькими снующимися в разные стороны фигурки людей. По-моему звёздное небо – это единственное, что ещё не успели испортить люди, это то, что им неподвластно. Оно вроде всегда с нами и тоже самое время оно так далеко. Его нельзя ни ухватить, ни удержать, ни потрогать рукой. Как же оно мне нравится, кто бы знал.
Оно доброе, очень доброе, его надо любить и им можно до бесконечности любоваться. Там столько интересного, столько таинственного, столько раздолья для души. А звёзды? Помните сколько их? Их ведь миллионы, они такие же разные как и все люди на Земле. И вот только с мыслями о звёздах я осознаю, что нам действительно отмерен в этой жизни малый срок, я не говорю, что Земля мне не нравится, отнюдь, я просто люблю неизведанное.
Вы только приглядитесь ночью в это прекрасное усеянное звёздами небо и не отрываясь понаблюдайте немного. Видите, вот там вдалеке летит спутник, а вот звёздочка упала, оставив на миг свой след, а созвездия? Посмотрите на тропинку проходящую через все небо, она так красиво усыпана звёздами, что невозможно оторвать взгляд. Разве это не прекрасно?
Неужели вам не интересно? Может вы просто далеки от романтики? Или вас поглотили заботы и суета жизни, что у вас нет желания вырваться из всего этого? И всё-таки, найдите минутку и просто поднимите глаза к звёздам, туда в неизведанное, отрешитесь от всего насущного, улыбнитесь им, вспомнив что-нибудь хорошее.
Тебе дарована свобода! Ты и актриса и жена: У дней счастливейших у входа - Дверь к радости отворена!
Ты робко входишь, хоть хозяйка, Графиня и любовь его: "И к новой роли привыкай-ка!" - Рек скульптор счастья твоего.
Тебе дарована свобода! Тебе дарована любовь! Как быстротечны счастья годы - Тебя мы вспоминаем вновь!
Твой дар любви, твой голос чудный, Твою трагичню судьбу, Твой год болезни - тяжкий трудный: Сил не хватило на борьбу.
Вольная грамота (Избранное) Автор: Ирина Ирининина (*)
(*) Автор: Ирина Ирининина - Да, именно так.
У Дениса Пономарёва, служащего N-го учреждения, пропал документ. Вроде бы и не трагедия, но: а) документ находился в закрытом шкафу; б) Пономарёв так наладил систему контроля, что у него не оставались неучтёнными даже скрепки. Документ был не Бог весть какой важности, и, может быть, Пономарёв прожил бы до самой смерти в счастливом неведении, но тут вмешались высшие силы. Ибо никак иначе не объяснить, зачем начальству понадобилась именно эта никчемная, по сути, бумажка.
Денис, румяный юноша двадцати пяти лет пришёл в тот день на службу («Работают рабы, - любил повторять Денис. – Приличный человек служит») в прекрасном настроении. Да и какое настроение может быть у цветущего молодого человека, получившего недавно повышение, стоящего на хорошем счёту у руководства, исполненного надежд и честолюбия?
Денис поднялся к себе в кабинет. Кабинет он делил с двумя подчинёнными по фамилии Толстиков и Барабанов. Люди это были распущенные, пьющие и ничтожные. В глубине души Пономарёв надеялся, что по повышении ему предоставят отдельную комнату, но пока приходилось терпеть. Толстиков с Барабановым пускали плоские остроты, ржали как кони, обсуждали женщин и предавались разгильдяйству. Кроме того, они были много старше Пономарёва, что вносило некоторый дисбаланс в систему субординации. Впрочем, несмотря на эти досадные мелочи, служилось ему неплохо.
С поставленными задачами Денис справлялся быстро, начальство почитал в меру, прислуживался без излишнего энтузиазма. Главным же его достижением являлась система документооборота отдела. Прежний начальник - раздолбай (кстати, близкий приятель Толстикова и Барабанова) совсем развалил работу, в результате чего неизвестно куда подшивались входящие, исходящие копились неделями, и сдавались в канцелярию всем скопом сразу, что приводило к раздорам и взаимным обвинениям.
- Процесс! – восклицал Денис, и поднимал палец. – Процесс делопроизводства! Погодите, мне бы до начальника сектора добраться, я бы показал, как управлять!
Для начала Денис велел опорожнить все шкафы в кабинете. Всю извлечённую наружу дрянь он выкинул, и освободившиеся места заняли разноцветные скоросшиватели. На нижних полках они были чёрного цвета, повыше – синего, ещё выше зелёного, потом серого и, наконец, красного. Особая папка служила каталогом, и хранилась отдельно. Документы множились, папки пухли, Денис воевал с АХЧ (*) по вопросу выделения дополнительной мебели – в общем, система работала.
Когда делать было нечего (иногда такое случалось), Денис обозревал свое бумажное хозяйство, устраивал ревизию и подклеивал ярлычки. Именно за таким занятием и застал его роковой звонок.
- Пономарёв, принеси-ка мне письмецо от ХХХ, - раздался в трубке начальственный глас. - Вроде бы на тебя расписано… Да не тяни кота, давай живо! - Да как два пальца, - сфамильярничал Денис, и открыл свой каталог.
Письмо такое числилось. Денис провёл пальцем по строке, в конце стояло: «ск. бум. син. пр. низ» (скоросшиватель бумажный, синий, право, низ).
Чепуха началась сразу – «ск. бум. син.» на месте не оказалось. Вместо него нагло торчала жёлтая папка с оборванным корешком. Синяя же папка обнаружилась полкой выше у задней стенки шкафа. Денис ругнулся, и восстановил порядок. Затем раскрыл папку и углубился в гущу документации.
Как у всякого чиновника, у Пономарёва со временем развилось особое чутьё на неприятности. Вероятно, в мозгу образовался особый отдел, который реагировал на малейшие изменения голоса руководства, незначительный изгиб начальственной брови и тому подобные угрожающие признаки. Вот и сейчас что-то говорило Денису, что готовится какая-то поганка.
Искомого документа в папке не было.
Денис посмотрел ещё раз каталог - нет, точно, ск. бум. син. Проверил – да, то самое письмо. Но на месте его не было.
Из коридора послышался топот и ржание – то возвращались с обеда Толстиков с Барабановым.
- Мужики, кто трогал папки? – налетел на них Денис. - Мы не трогали, - хором ответили служащие. – А что такое? - Звонил сейчас (Денис ткнул пальцем в потолок). Сказал письмо найти. А его нету. - А оно точно должно там быть? – спросил Толстиков. - У меня же зарегистрировано по описи. Стало быть, должно. - А может, зарегистрировал, да забыл положить?
Денис уловил ехидную нотку и взбесился:
- Я ещё не совсем идиот, - задребезжал он, - чтобы забывать класть документы на место! - А может, кто-то взял? – встрял Барабанов. - Ты чего, обалдел? Кто может из моего личного шкафа брать? - Ну, тогда пропало, - с обезоруживающей прямотой констатировал Барабанов. – Что, важная писулька? Чего будет за это? - Премию ему срежут, всего и делов. – успокоил Толстиков. - А может, в какое-нибудь другое место сунул. Знаешь, бывает.
Денис оглядел разноцветное многопудье, оценил масштаб поисковых работ и сплюнул. Сию же секунду зазвонил телефон.
- Пономарёв, ты ещё у себя? – поразилась трубка. – Я же сказал – бегом! Вшивую бумажку полдня жду, работнички!
Денис ещё раз проверил синюю папку, но ничего похожего на письмо не обнаружил. Взял наугад другую, и, понятное дело, ничего не нашёл и там. Вырисовывалось интересное дело – у начальника отдела неизвестно как пропадают документы. Искать по соседям, конечно, бесполезно. Если кто-то и брал письмо, то давно, а потом по привычке забыл вернуть, сунул между бумаг, где оно благополучно и сгинуло. Впрочем, в канцелярии должна остаться копия, но прийти туда и заявить этим гарпиям, что потерял документ…
- Абсурд какой-то. Кафка.
Денис присел на край стола и уставился в окно. Львиные морды на фасаде дома напротив глядели сурово и отрешённо, словно говоря: «Это не наше дело». Толстиков с Барабановым копошились за своими столами, и желания помочь шефу не выражали. Равнодушием веяло даже от полок с делами. Денис почувствовал себя слабым и одиноким. Сейчас последуют оргвыводы, лишение премии (это в лучшем случае), понижение, недоверие руководства, загубленная карьера, позор. «Из-за дрянной бумажки, какой-то блошиной писульки в один момент рушится целая жизнь! Тьфу! – горевал Денис. – А может, интрига? Тогда совсем глухо».
- Да ты вспомни хорошенько, - подал голос Барабанов, - может, относил её куда-то. Копию там снять или ещё что.
Пономарёв напряг мозги до последней возможности. В памяти ясно всплыло, как он заносит учётную запись в каталог, как берёт это злополучное письмо, щёлкает дыроколом, подшивает… Но будь он проклят, если помнит, что доставал его обратно! Память услужливо подсовывала ему разные варианты событий, и отличить, где всё взаправду, а где выдумка было уже решительно невозможно.
Телефон позвонил нетерпеливо и требовательно. Денис замахал руками, чтоб не снимали трубку, сшиб со стола стакан и заметался по кабинету.
- С пустыми руками уж не ходи, - посоветовал Толстиков. – Возьми хоть папку. Или весь шкаф захвати…
«Сволочь», - подумал Денис, но папку взял, и вышел навстречу неизвестности.
Начальство выжимало чайный пакетик, примотав его верёвочкой к ложке. Увидев Дениса, начальство зловеще оскалилось, дернуло за верёвочку, и пакетик шлёпнулся обратно в чашку.
Следом Денис услышал:
- С момента моего первого звонка прошло сорок с лишним минут. Если все мои элементарные просьбы будут исполняться с такой резвостью, то страшно подумать, что же будет с неэлементарными? - Но письмо… то, что вы сказали… понимаете, - залепетал Денис. - О, благодарю! Мне уже из канцелярии принесли копию. Оригинал, я надеюсь, при вас? - Да, - не помня себя, произнёс Денис. - Ну вот и прекрасно. Храните его хорошенько. Потеряете – накажу. Жёстоко…
Следующие несколько недель Пономарёв провёл немало приятных минут, ожидая повторного зова. Постепенно дело забылось. От полученного нервного потрясения Денис на время утратил сон, и навсегда - веру в свою «систему». Когда он берёт в руки папку, или даже проходит мимо стеллажей с делами, лицо его искажает лёгкая судорога. Ему кажется, что документы в папках потихоньку переползают из файла в файл, путаются между собой, размножаются, или наоборот, растворяются бесследно, с целью погубить его.
Кроме того, Денис перестал употреблять слово «служба». Вместо этого он устало произносит: «Чёртова каторга».
(*) Денис воевал с АХЧ - Административно - хозяйственная часть (АХЧ) является одним из важнейших структурных подразделений, от успешного функционирования которого напрямую зависит деятельность всего учреждения.
Блуждают надежды. Загадки природы Скрывают невзгоды великих народов. Невежды – безлики, украдкой одежды Сжигают... сжигают Одежды украдкой! Безлики невежды: Народов великих невзгоды скрывают Природы загадки, надежды – блуждают...
Поэт: Александра Савостьянова
Анациклический стих и Реверс относятся к жанрам экспериментальной поэзии и поэтому встречаются у современных поэтов нечасто. Из многих энциклопедических источников по теории стихосложения мы обнаруживаем фразу: «Анациклические стихи - крайне редкое явление даже для экспериментальной поэзии», а у Александра Павловича Квятковского, создателя поэтического словаря, и вовсе читаем: «В русской поэзии Анациклический стих не имеет серьёзного литературного значения, он иногда встречается лишь у поэтов, желающих блеснуть техническим мастерством…». Так, что же это за поэтическое явление такое – анациклический стих и почему его считают редким явлением? Эти вопросы я постараюсь рассмотреть в своей статье.
Из самого названия «Анацикл» следует, что родиной этого жанра является Древняя Греция. В переводе с греческого «ana» означает «вперёд», «против», а «cyclos» - круг, цикл. Считается, что родоначальником анациклических стихов явился древнегреческий поэт Сотад, поэтому анациклы ещё называют «сотадическими стихами».
Согласно современному толкованию анациклический стих – это стихотворение, написанное таким образом, что его можно одинаково читать как сверху-вниз слева направо, так и снизу-вверх справа налево. Анацикл читается в обоих направлениях не по буквам (как в палиндроме), а по словам. В отличие от Реверса, порядок рифмовки в анацикле при обратном прочтении сохраняется. При исследовании анациклических стихов, я выяснила ещё одну их интересную особенность: полный анацикл можно читать с четырёх сторон, при этом порядок рифмовки, ритм и смысл стихотворения не изменится.
Во всех энциклопедических источниках в качестве примера классического анацикла, проводится произведение, написанное поэтом «серебряного века» Валерием Яковлевичем Брюсовым:
На вольном, на синем, на тихом Дону Походная песня звучала. Казак уходил на большую войну, Невеста его провожала.— Мне счастья, родная, в пути пожелай, Вернусь ли домой — неизвестно. — Казак говорил, говорил ей: — Прощай! — Прощай! — отвечала невеста.Над степью зажёгся печальный рассвет, Донская волна засверкала. — Дарю я тебе на прощанье кисет, Сама я его вышивала
Казак уходил на войну песня из кинофильма «В шесть часов вечера после войны» (Отрывок) Автор слов: Виктор Гусев
Окончилась Великая Отечественная война. Уже не летали в нашем небе немецкие стервятники, не бомбили наши города, сёла, деревня, разрушенные ими дотла. Вся земля была изрыта траншеями, бомбёжными ямами, которые виднелись всюду. О существование деревень, напоминали лишь, кирпичные печи. Они придавали людям, тяжёлые воспоминание, о счастливой, довоенной жизни. Осиротевших детей, усыновляли многие жители, а многих отправляли в детские дома. Тяжёлым бременем легла, эта страшная четырёхлетняя война, на плечи женщин, подрастающих детей. Им надо было бороться, с жизненными трудностями - растить, кормить, обувать, одевать детей, стариков и с нетерпением ждать конец войны. Они ждали своих мужей, сыновей, братьев и верили, что они, обязательно вернуться домой, несмотря, на полученные похоронки, присланные им с фронта. Но вот наступила долгожданная Победа. Люди ликовали, от этого сообщения. Все выходили на дорогу и ждали, возвращающих,с фронта солдат.
Возвращение солдат с фронта. Часть 1 (Отрывок) Автор: Надежда Водолазова
Мне приснилась тюрьма, Я потом это понял. В ней четыре стены, Составляли дома.
То был душный, Застроенный плац. Двор теснил нас, Квадратом стола.
Там два входа, с фасада И сзади, с угла. Так приснилась тюрьма. Уголок рукотворного ада.
Мне приснилась тюрьма, Я там задыхался. Торопился, умея уйти. И как в снах, задержался.
Там и воздух лежал, Без движенья весь. А вверху, наши взоры Ограничивал крыши навес.
И желание было, скорей, Двор покинуть, я вышел, Свободен, не схвачен. Не задержан никем у дверей.
Сладок воздух свободы! Я дышал, избегнув преград. Как бывает во сне, Обретённой свободе не рад.
Мне приснилась тюрьма Автор: Александр Позгорев
ЗИЛОВ (с облегчением). Слава Богу, хоть одно дело сделали. (Идёт к двери.)
Телефонный звонок.
САЯПИН (в телефон). Да… Сейчас… (Зилову.) Стой! Тебя. ЗИЛОВ. Кто? САЯПИН. По-моему, жена. ЗИЛОВ. Меня нет. САЯПИН. Я уже сказал…
ЗИЛОВ. Идиот! (Берет трубку.) Что такое?.. В чём дело?.. (Закрыл трубку рукой.) Будь другом, займи её на минутку. Она ждёт у входа. Да смотри не хами. Её спугнуть — дважды два. Давай…
Саяпин выходит.
Ну что случилось?.. Увидеться?.. Сейчас?.. Это невозможно… Срочная работа. Отчёт… Все в отпуске. Вдвоём тут пластаемся… Нет. Нет… Ну что за спешка? Что с тобой?.. Да нет, что случилось?.. Что?.. Ребёнок?.. Ты уверена?.. Ну и прекрасно. Поздравляю… Сын, я уверен… А как же?.. Ну рад… Да рад я, рад… Ну что тебе — спеть, сплясать?.. Увидеться?.. Сегодня увидимся. Ведь не сию же минуту он у тебя будет… Что?.. Подожди! (Видно, что на том конце брошена трубка. Этим он несколько раздосадован.) Ну вот, уже и разобиделась. (Выходит.)
Затемнение. Круг передвигается, сцена освещается. Зилов сидит в своей комнате у телефона. Зилов поднимается, ходит по комнате. У венка останавливается. Некоторое мгновение стоит перед венком.
ЗИЛОВ. Пошутили, мерзавцы…
Занавес
Действие второе Картина первая Комната Зилова. За окном идёт дождь. Зилов разговаривает по телефону.
ЗИЛОВ (нетерпеливо). А я вам говорю, по этому телефону звонить бесполезно… Да, бесполезно. У вас там всегда одно и то же: переменная облачность, ветер слабый до умеренного. Что?.. Вы взгляните в окно… По-вашему, переменная облачность, а по-моему — ливень… Я хочу знать, когда он закончится… (Примирительно.) Кому же это известно? Господу Богу?.. Тоже мне — покорители природы, не знаете даже, когда дождь закончится… Интересно, чем вы там занимаетесь?.. Что? (Торопливо. Можно понять, что ему хочется поговорить.) Минутку! Давайте с вами поболтаем, все равно от вашей работы никакого толку… Да вы, девушка, не сердитесь… Сорок лет?.. Ну что ж. Почему бы вам не вспомнить молодость?.. Мне?.. Да как вам сказать. «Я девчонка совсем молодая, а душе моей тысяча лет…» Слышали такую песенку?.. Что?.. Ах, вас вызывают… Жаль. Очень жаль. (Положил трубку. Улегся на тахту. Лежит на спине, руки закинув за голову.)
Затемнение.
Свет на сцене зажигается. Начинается воспоминание третье. Квартира Зиловых. Тахта, несколько стульев, на подоконнике подаренный Верой кот. Ранний час утра.
Галина спит, сидя за столом, на котором горит лампа и лежит большая стопа тетрадей.
Щёлкнул дверной замок, Галина проснулась и подняла голову. Она в очках, которые сейчас сняла и положила на стол. Отвернулась к окну. Появляется Зилов.
ЗИЛОВ. Привет. ГАЛИНА. Доброе утро. (Погасила лампу на столе.) ЗИЛОВ. А почему ты не спишь?..
Пауза.
Что, много работы?.. (Снимает пиджак, бросает его на тахту.) Ты что, совсем не ложилась?..
Маленькая пауза.
Нет, нет. Нельзя так много работать. Мы не лошади. (Садится на тахту.) Я падаю с ног. (Зевает.) Нет, из этой конторы надо бежать. Бежать, бежать… Ну сама посуди, разве это работа?.. Знаешь, где я был?..
Маленькая пауза.
Представь себе, в Свирске. Вчера после обеда — бах! Садись — поезжай. Куда? На фарфоровый завод. Зачем? Грандиозное событие: реконструировали цех. Изучить, обобщить, информировать научный мир. О чём? Заводик-то — ха! Промартель. Гиблое дело. Тоска… Нет, мне это не подходит. Я всё - таки инженер, как - никак… (Маленькая пауза.) Я звонил тебе в школу, ты была на уроке… Нет, дома нам нужен телефон. Он просто необходим, согласись… Галка!..
Тихо ложится на гранитные плечи Снег. Ты думаешь голос вечен? Нет.
Ты думаешь будут славить Люди твои стихи? Я думаю — не осудят. А дальше? Покажет жизнь.
Зачем же терзать бумагу? Напрасен, напрасен труд…
Смотри — на катке ребята Снуют…
Внутренний диалог Автор: Лешуков Александр
ПЕРВЫЙ АКТ Действие 1 Действующие персонажи: Мистер Шерлок Холмс - великий сыщик. Снимает комнаты у миссис Хадсон. Миссис Хадсон - квартирная хозяйка. Сдаёт комнаты мистеру Ш. Холмсу.
Центр просторного кабинета занимает массивный стол дубового дерева. На нём спиртовка, химические штативы, всевозможные подставки для колб, горы пробирок - пустых и заполненных какой-то дрянью,- разнообразнейших типов и размеров. Рулоны фильтровальной бумаги навалены поверх больших колб, пустых, покрытых изнутри толстым слоем пыли. Особняком стоит огромная трёх угольная, закрытая обратным холодильником. В ней интенсивно кипит коричневая масса.
В противоположной окну стене устроен большой камин, украшенный мраморными изразцами, изображающими откровенные любовные сцены из жизни древнеримской знати. На каминной полке сушится белый порошок. Порошок насыпан горой прямо на столовый поднос миссис Хадсон.
Справа от камина - роскошное кожаное кресло мистера Шерлока Холмса. В кресле лежит скрипка, сам Холмс стоит возле стола. В его правой руке погасшая трубка, в левой - смычок.
Взглядом Холмс впился в большую колбу. На лбу виднеется вена, вздувшаяся от напряжения. По левому виску стекает струйка пота. Он нервничает.
В коридоре, сразу за дверью - миссис Хадсон. Она подслушивает.
Наконец миссис Хадсон решает, что подходящий момент наступил и резко распахивает дверь кабинета.
- Мистер Холмс,- говорит миссис Хадсон, быстро подойдя к каминной полке. - Сколько раз я могу просить Вас не прикасаться к моему антикварному подносу?- фальцетом произносит она, отправляя в рот щепотку порошка с подноса. Пару минут миссис Хадсон молчит, пытаясь проглотить. При этом её большие, навыкате глаза становятся ещё большими и вращаются в разные стороны.
Справившись, она продолжает:
- Десять раз Вы обещали мне, что не прикоснётесь больше к моему подносу и пальцем, и десять раз он таинственным образом исчезал из запертого сейфа в моей спальне! Как Вы можете это объяснить? - Ну это же элементарно, дорогая миссис Хадсон,- отвечает мистер Холмс, но в этот момент колба на столе взрывается с оглушительным звуком. Помещение заполняется бурым вонючим дымом. Волосы на голове мистера Холмса становятся торчком, смычок в руке оказывается завязанным в узел, а трубка торчит из пробоины в потолке и дымится.
Миссис Хадсон, бледная как смерть, стоит с отвисшей челюстью возле камина. Её глаза увеличены до совершенно невообразимого размера.
Мистер Холмс быстро хватает уцелевшую пробирку и подставляет под струйку стекающей со стола жижи.
- Есть!- визжит он и суёт пробирку прямо под нос миссис Хадсон. - Что?- обалдевшая миссис Хадсон испуганно шарахается в сторону от мистера Холмса. - Триметоксифенилизопропиламин (*),- мистер Холмс смотрит на миссис Хадсон высокомерно. - А, мистер Холмс! Не доведут Вас до доброго эти Ваши физические опыты,- забыв про поднос миссис Хадсон покидает кабинет Холмса, махнув рукой.
Мистер Холмс подходит к окну, открывает его настежь, и смотрит на солнце через пробирку с жижей.
- Химические опыты, миссис Хадсон. ХИМИЧЕСКИЕ,- говорит он, назидательно поднимая указательный палец свободной руки и опрокидывает в рот содержимое пробирки.
Конец первого действия. Занавес. Антракт.
Пьеса о Шерлоке Холмсе Автор: Монтигомо _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________ (*) Триметоксифенилизопропиламин - Триметоксифенилизопропиламин по активности сходен с мескалином. Но в два раза менее активен, чем мескалин. Мескалин - Психоделик. В небольших количествах содержится в кактусах рода Lophophora и Эхинопсис; синтезируется искусственным путём из галловой кислоты (1), также может быть синтезирован из ванилина. В большинстве стран производство и распространение мескалина запрещено законом.
(1) синтезируется искусственным путём из галловой кислоты - Галловая кислота. Органическая кислота, в природе встречающаяся в чае, дубовой коре, тунбергии, дубильных экстрактах.
Всё покупается И продаётся В мире нашем пустом И продажным. Люди – деньги, Купил- продал. Кто моложе - тот дороже. Любовь нельзя купить? Продаю друга! Любил, страдал, А затем забыл И продал. Здесь нет поэзии души, Лучше бы страдали от любви. Растворялись друг в друге Даря целый мир чувств нежных. А мы торгуем собой и другим. Люди – деньги, Продал - купил.
люди - деньги Автор: Вид Гор
Начало июня выдалось жарким. Хочется пить и валяться на пляже. А надо зубрить нудные тесты. ЕГЭ...
Лиза останавливается у кафе - стекляшки и с неприязнью смотрит сквозь стекло на высокого горбоносого мужчину с тëмной шевелюрой кое-где седеющих волос. Он что-то говорит, жестикулирует, усмехается, некрасиво скаля передние зубы и глядя куда-то вдаль, поверх лизиной головы. Его спутница, крашеная блондинка в ситцевом просторном платье, роется в сумочке, кивает, поднимает глаза и преданно смотрит мужчине в рот. Лизу охватывает ненависть.
Боже, какое убожество… Лиза знает об этой женщине всё! Разведëнка, глупая курица, лохушка, зовут Анжела, работает парикмахершей в салоне красоты, рядом с домом, где Лиза живëт вдвоëм с матерью. И уже года два встречается с её отцом.
Как-то Лиза назло, из мести, решила подстричься именно у неё. Записалась заранее, терпеливо перенесла прикосновения этой гадины к пылающей голове, терпела запах краски, пока та колдовала, мелировала волосы, гудела горячим феном и прыскала фиксатором. А когда всë было закончено, закатила скандал.
— Вы же сделали из меня уродину! Руки из ж… растут?! — крикнула она, указывая пальцем в своë отражение в зеркале.
Анжела залепетала что-то успокаивающее, оглядывалась на дверь, за которой своей очереди ждали какие-то унылые бесцветные тëтки. Но Лиза не унималась.
— Ну хотите — не платите… — умоляюще прошептала парикмахерша, собирая инструменты с зеркального столика. Еë руки дрожали, а несчастное лицо покрылось пунцовыми пятнами. — На, подавись, дура криворукая! — злорадно прошипела Лиза, швырнула на клиентское кресло измятую купюру и победоносно покинула поле боя, распространяя вокруг себя благоухание парикмахерских снадобий.
Впрочем, стрижка получилась что надо. Лиза поняла это по презрительным взглядам одноклассниц, когда школьный красавчик и ловелас, Женька Мирский, по которому Лиза втайне сохла, ахнул:
— Ну, Лизавета… Крутая. Атас!
Прошло полгода, волосы отросли, потемнели, лишь на кончиках светлеют нежные пëрышки. Лиза собирает волосы в хвостик, перетягивает цветными резинками. Выглядит причëска так себе. Зато парень, на которого западают все старшеклассницы, ходит за ней, как привязанный, а после уроков они встречаются в «Стекляшке».
Женька неслышно подкрадывается сзади и закрывает глаза Лизы ладонями.
— Ку-ку! Идëм?! — Тихо! Предок там. Со своей новой с*чкой... — Прекращай ругаться! Офонарела?!
Женька хмурится.
— Поздно… Он тебя уже увидел.
Отец обрадованно машет рукой сквозь стекло.
— Идëм уже. Всë равно спалились все! — посмеивается Женька и протягивает руку. — Ну… Пошли.
Стеклянные двери распахиваются, сверкнув на солнце.
— Па?
Внутри звучит лëгкий джаз. Пианиста отсюда не видно. Музыка без слов, но Лиза знает эту песню наизусть, потому что учится в школе с углублённым изучением английского.
Summertime and the livin' is easy... Fish are jumpin' and the cotton is high... Oh your daddy's rich and your ma is good lookin', So hush little baby, don't you cry…
— Привет, солнышко!
Лиза вдыхает запах «El Paso». Отцовский любимый. Дома до сих пор стоит пустой флакон в шкафу, в ванной.
В кафе прохладно и пахнет жареными кофейными зëрнами. Взгляд Анжелы испуганный, беззащитный. Ну и тварь… Лиза напрягается от гнева. Отец обнимает еë за плечи, целует в маковку, как в детстве.
— Вот, моя Лиза… Давно хотел познакомить вас. Лиза, это… Моя Анжела. — Мы как бы знакомы… — выдавливает из себя Лиза.
Парикмахерша кивает, но как-то невпопад. Нелепая курица!
— А вы что же, и мужчин, оказывается, стрижёте? — с вызовом глядя в лицо женщине, громко спрашивает она. — А тебе зачем? — иронично улыбается отец.
— Так это… Тут у меня выпускной на носу… — Женька встряхивает головой, будто оправдываясь за лëгкое хамство подруги. — Конечно… — с готовностью трясëт головой Анжела. — Приходите… Приходите, я постригу... — Ну вот и славно. Лиза, визитку дать? — с облегчением выдыхает отец. — Давайте мне, — с готовностью реагирует Женька.
Визитка перемещается из сумочки Анжелы в карман его рюкзака.
— Хорошо, дочь. Маме привет. Я зайду на днях к вам. А нам пора. Иди-ка сюда… — отец отводит Лизу в сторону и раскрывает кожаный бумажник. — Держи… Мало ли… На мелкие расходы… — в ладонь ложится новенькая купюра. — Откупаешься? — ехидничает Лиза. — Прекрати...
Женька что-то рассказывает женщине, не разобрать. Что-то лëгкое, смешное. Анжела улыбается, поглядывает в окно, незаметно смахивая слезу из-под ресниц.
Музыка льëтся из-под пальцев невидимого музыканта, ласково касается души. Хочется подпевать, и отец качает головой в такт заразительной мелодии.
One of these mornings You're goin' to rise up singing Then you'll spread your wings And you'll take to the sky…
— Па, я надеюсь, ты не собираешься на ней жениться? — шепчет Лиза так громко, что Женька неодобрительно оборачивается.
Отец, не поведя бровью, огорошивает Лизу новой неприятностью:
— Уже собрался. Отпразднуем в кафе. Через неделю. В субботу. Приходи, если хочешь. Придëшь? Посидим скромно, несколько человек всего будет. Близкие друзья...
Лиза глумливо хмыкает, хоть внутри взрывается бомба:
— Ну ещё бы. Не приглашать же твою кафедру. Засмеют.
Отец смотрит на Лизу сверху вниз, строго и с досадой. Лизе отчего-то становится стыдно. Это ведь ему должно быть стыдно! Предатель, позорище.
Голос отца звучит негромко, но твёрдо:
— Я люблю её. Она хороший человек. Тебе Анжела понравится, когда ты узнаешь еë поближе. — А маму? Маму ты не любишь? — Мы пять лет в разводе. Очнись. У мамы давно своя жизнь. — А меня? Ты меня тоже бросишь теперь? — Лиза... — А? — Не болтай глупости. Придёшь? Глупо же. Нам всем жить дальше. Придëтся считаться с тем, что есть.
Она отворачивается и вытирает мизинцем потëкшую тушь.
— Можно мы с Женей вдвоём придём? — Да, конечно. Приятный парень.
Отец целует Лизу в висок, на лету, едва касаясь, и уже устремляется к Анжеле, ловит еë руку, тянет к выходу. Машет, прощаясь. Анжела тоже машет.
— Приходите, дети… Постригу. — Вот дура...
Женька сжимает ладонь Лизы и смотрит с укоризной. Он чем-то похож на отца. Как она раньше не заметила… От этой мысли ей не по себе. А тот как ни в чëм ни бывало, тихонько смеётся:
— Так это она тебя так круто тогда подстригла? — Она... — Кончай беситься. А если это любовь? — Какая любовь! — фыркает Лиза. — Старичьë нафталиновое.
Он извлекает носовой платок из кармана, как фокусник, вытирает разводы под её глазами.
— Стой… Не дëргайся, глаза как клоуна. У-у-у… Ты плакала?
Лиза ещё раз оглядывается, глядя вслед отцу и его спутнице сквозь стекло. Вон они, стоят у пешеходного перехода под светофором, среди летнего дня, залитые солнцем. Два мелких, жалких существа.
В груди становится щекотно и больно, она отворачивается и вспоминает чью-то мысль о том, что солнце светит одинаково для всех. Сжимает кулаки. Это несправедливо! По справедливости этой тупой овце надо было бы прописать солнечный удар.
— Э, хватит психовать! Что ты настроение портишь?
Лиза поджимает губы. Лучше смолчать сейчас, а то до ссоры недалеко. Придирчиво смотрит на Женьку. Очкарик. Что в нëм особенного-то? Ботаник!
Она сидит, смотрит в стол, чуть покачиваясь в такт музыке. Отсюда, из-за облюбованного ею и Женькой столика, виден рояль и старик, играющий «Summertime».
But till that morning There's a nothin' can harm you With daddy and mammy standin' by So don't you cry...
Седой пианист поглядывает в сторону юной пары, насмешливо улыбается, кивает кому-то напротив, хотя с той стороны рояля никого нет. В пространстве, сотканном из солнечных бликов, парит джаз, отчего на душе радостно и грустно. Кажется, из-за обволакивающей музыки воедино смешались все чувства, и все и запахи — кофе, лимона, ванили. А Лизе почему-то хочется плакать. Долго - долго, всласть, пока не насытится сладкими слезами голодная душа.
Сосуд, наполненный говном, На первый взгляд - обычная посуда, Но ты шатни его, паскуду, И ты увидишь, что по чём..
И человек, коль он говно, - Так сразу, просто не увидеть, Но, слегонца его Обидев, Ты понимаешь, вот оно..
не даёт покоя Омар Хайям..
Сосуд наполненный говном... Автор: Лари Уильям Бёрд
Я сам по сантехнике работаю — краны подкрутить, раковину заменить, если что течёт — заткнуть. Ну, решил объявление дать в газету. Сейчас многие в газету объявления дают. И я решил. Ну, чего ждать, крутиться надо, выживать, деньги зарабатывать. Ну, дал объявление: мол кому надо, окажу сантехнические услуги. Телефон такой - то. Все чин - чинарём. А они, газетчики, всё перепутали. Мой телефон под соседним объявлением напечатали. А там какой-то гад такое предлагает! Тьфу, вспоминать стыдно, ей-богу. Пишет: «Окажу интимные услуги женщинам любого возраста». И мой телефон. Вот работёнку себе нашёл!
А я же ничего не знаю. Сижу дома, ужинаю. Пошли звонки. Женский голос спрашивает: «Когда вы можете прийти на предмет оказания ваших услуг?». Я говорю: «Да хоть сейчас. Только что это вы на ночь глядя-то? Вот завтра у меня всего семь вызовов. Потом могу и к вам зайти». А она говорит: «А для чего вы мне после семи вызовов нужны будете?». Я говорю: «Не скажите. Вы меня ещё не знаете. Я, бывает, за день клиентов 16 обслуживаю. Завтра ещё соседка попросила её без очереди обслужить. У неё там тоже что-то прорвало. А мужик, как назло, приболел. Обещала пол -литра поставить».
Она говорит: «Вы знаете, я ничего понять не могу. Мало того, что вы хотите ко мне после семи вызовов прийти, так еще и пьяный?». Я говорю: «В нашем деле без этого нельзя. Ведь работаешь - то по большей части в сырости. И физически тяжело бывает. Бывает, семь потов сойдёт, пока фланец к патрубку не приладишь». Она говорит: «Вы можете не выражаться?!». Я говорю: «А как ещё скажешь? Фланец, он и в Африке фланец. Не говоря уже про патрубок». Тут эта трубку повесила. Странно, думаю, чудачка какая - то. Никогда патрубка в руках не держала, что ли? из шутки - монолога Евгения Петросяна - Сантехник
в основание пирамиды клади что - то очень твёрдое, и особенно — если строить потом высокое; чтобы гордо стоять над застывшим покорным городом, поработай сначала с цоколем
в основание ни за что не клади свой неровный слог, а иначе эта поверхность не стерпит танца, потому что стихи куда быстрей испаряются из - под ног, чем любая другая из ведомых нам субстанций
не клади и мечты о Прекрасном Далёко, чем слаще мёд, тем безвкусней и твёрже кажется отчий хлеб, кто захочет — всегда отыщет тюрьму и гнёт, а беспечность — нет
положи в основание что -то простое и неживое, чтоб не ужалило, и однажды тебя спасёт эта славная примитивность
а теперь смотри — утихло противное дребезжание ?
может даже и навсегда уж прекратилось.е
в основание пирамиды Автор: Серафима Ананасова
Пламя свечи за стёклами фонаря горело ровно, но рука, опущенная с кровати, чувствовала легкое движение воздуха над каменным полом. Значит, кроме входа, есть и другие отверстия в этой немыслимой груде камня, есть вентиляция...
Тьма и пугающая тишина сгущались шатром над фонарём, освещавшим ровную гранитную стену и складную походную кровать возле неё. Дальше, во мраке, угадывались призрачные очертания массивного гранитного саркофага без крышки.
Человек, сидевший на кровати, положил на пол книгу карманного формата и горестно вздохнул, бросив взгляд на саркофаг. Ему было не по себе, если не сказать – страшно. И становилось страшнее с каждой минутой от этого гнетущего открытия – оказывается, Он тоже может бояться. Но – чего ?! Вновь открыл крышку карманных часов и с тоской отметил, что нет ещё и полуночи. А ему надо пробыть здесь до утра...Он встал, снял с себя походный сюртук и обнаружил, что его некуда повесить. Подумав, он сложил сюртук и положил его на край саркофага, затем положил туда же и жилет, оставшись в одной сорочке. Ему стало легче, свободнее, но страх не проходил, таился, давил из тёмных углов, с каменных глыб потолка...
Он не мог понять, что с ним происходит, и как он вообще, будучи в здравом уме, решился на это. И почему то, что казалось ему забавным приключением и экстравагантной прихотью, обернулось этим удушающим страхом ? Ведь, если откровенно, хотелось прибавить славы себе и усилить ореол романтической загадочности, давно и плотно окружавший Его. А заодно проникнуться духом Времени, почувствовать его между древних камней. Но сейчас... Хотелось, уже нестерпимо хотелось, рвалось изнутри желание вскочить с кровати и с криком выбежать из этого склепа в коридор, длинный и тесный как путь в Преисподнюю. Как перепуганному мальчишке, запертому в тёмном чулане в наказание за шалости. Но там, внизу, под высоким входом в этот коридор, идущий вглубь пирамиды, стоят солдаты. Часовые с ружьями, которым строго приказано следить, не смыкая глаз, чтобы никто не посмел проникнуть внутрь пирамиды и нарушить его одиночество. Его собственный приказ...
С юности привыкший к свисту пуль и грохоту орудий, к блеску стали, он лежит теперь на этой кровати, терзаемый страхом. Немыслимо! Человек пошевелился в кровати и поднял руку. На слабо освещенной стене мелькнула зловещая тень и стало окончательно жутко. Он мысленно увидел себя со стороны – маленький толстенький человек с большими амбициями – таким любят изображать его враги - карикатуристы.
Время медленно, но всё же шло, он хлебнул воды из фляжки и вытянулся на кровати, смыкая время от времени глаза, но сон не шёл, о нём лучше и не мечтать. Он вообще спит мало, но крепко. И может, как Александр Великий, засыпать в седле, чтобы проснувшись через четверть часа, чувствовать себя бодрым и полным сил. Но здесь...Надо собрать все силы и преодолевая панические приступы страха, продержаться, дожить до утра.
Догоревшая свеча потрещала какое - то время, пламя метнулось и вспыхнуло сильнее, затем погасло. Потянуло запахом жжёного тряпья от сгоревшего фитиля. Что же, быть может так лучше...
Человек довольно долго пролежал, придавленный, окутанный мраком, потом вдруг услышал шаги и голоса. Где-то там, в начале коридора...Он рывком присел на кровати и увидел на стене отблески пламени. Шаги и голоса приближались, становились громче. Уже можно было различить мерный речитатив молитв на неведомом языке, стало светлее от приближавшихся факелов. В комнату, медленно и торжественно переставляя ноги, вошли несколько бритоголовых жрецов, одетых в подобия коротких юбочек, несущих статуэтки богов в вытянутых руках. Люди, шедшие за ними, несли факелы и деревянный гроб, казавшийся жёлтой металлической статуей из - за листового золота, покрывавшего деревянную основу в форме человеческого тела. Следом, на носилках, несли запеленатую мумию с золотой маской на лице. Эти люди не смотрели на человека с расширенными от страха глазами, смотревшего на них с кровати – они почему-то не видели его....
Слова молитв стали громче и торжественнее, мумию медленно положили в гроб, над которым жрецы стали совершать магические обряды. Затем гроб медленно подняли рослые чернокожие рабы и так же медленно опустили в каменный саркофаг. Они же положили сверху тяжелую гранитную крышку .
Затем процессия ушла, старший жрец остававшийся в комнате, ушёл последним, сжимая факел, и вдруг бросил взгляд на незнакомца на кровати, и во взгляде этом была зловещая усмешка...
Издалека, из конца коридора, послышались звуки торопливой работы, стук и громыхание камней. Человек на кровати понял, что его замуровывают здесь, вместе с мумией, навсегда, навечно. Он в отчаянии метнулся ко входу и...больно ударился о каменный пол. Встал на дрожащие ноги с колотившимся внутри, рвущимся наружу сердцем, и понял, что заснул все-таки, увидев кошмарный сон...Наощупь отыскал возле кровати сумку с огнивом и запасной свечой, высек огонь и зажег свечу. Потом отпил воды из фляжки и как-будто пришёл в себя...
Он подошёл к открытому саркофагу и заглянул в него, высоко подняв фонарь над головой. Саркофаг был пуст. Человек перекрестился и направился опять к своему лежбищу, но его остановил громкий и ясно прозвучавший в тишине вопрос.
- Кто ты? И почему ты здесь, что ты делаешь в чужой стране, в чужой гробнице ?
Обернувшись, он увидел в дрожащем огненном сиянии над саркофагом человека в странном и роскошном одеянии. Тяжелое ожерелье из нескольких рядов золотых пластин прикрывало его плечи и грудь. Руки с браслетами и перстнями на пальцах были скрещены и прижаты к груди, сжимая скипетр и плеть. На голове была высокая корона с обильной позолотой, а ниже над переносицей человека виднелась головка кобры с рубиновыми глазками. Из - под них смотрели тёмные надменные глаза.
- Кто ты ? – Повторил он свой вопрос, не открывая плотно сомкнутого рта. - Я император! – Резко ответил маленький человек, стоявший возле кровати. И тоже не открывая рта, но не замечая этого. Он был взбешен надменным видом и тоном этого призрака из саркофага. – Я царь, завоевавший страну, которая когда - то, наверное, принадлежала тебе. А теперь все здесь - моё ! Я завоюю ещё много стран и, быть может, весь мир. И потому я тоже спрошу тебя – кто ты?
- Я тень - двойник давно усопшего царя, я его Ка. Пока мумия царя лежала здесь, я блаженствовал в райских полях Иалу. Но взбунтовавшаяся чернь выбросила мумию царя из пирамиды и сожгла её. Я был изгнан из райских полей и долгие века скитался бесплотным призраком. Я видел страны и города, бродил по улицам и стоял на площадях, поднимался в небо и проливался дождём из облаков. И всюду видел всё те же пороки и страсти, жадность и глупость, зависть и злобу, злодейство и кровь. И я спрашивал себя, скитаясь неприкаянным призраком, а стоило ли ради этого долгие годы изнурять тысячи людей постройкой этой пирамиды ? Я устал от скитаний и вернулся в Египет, думая, что гробница давно уже занята мумией другого властителя. Но пирамида оказалась пуста ! Никто не посмел обрести здесь вечный покой. И я улёгся в саркофаге, надеясь, что это - мой последний и вечный приют. Но ты разбудил меня! Ты показал рукой знак жизни – Анх - и я вынужден был проснуться. И в наказание за это я сообщу тебе, что твой конец будет ужасен!
- Я не боюсь! – Гордо ответил император. – Я много раз смотрел смерти в лицо и никогда не боялся её. - Я знаю, чего ты боишься, - на лице призрака возникла усмешка. – Ты боишься показаться людям жалким и смешным. Ты хочешь быть великим! Так молчи же об этом нашем разговоре, ибо как говорят мудрецы, от великого до смешного – лишь один локоть.
Призрак стал таять, исчезая.
- Но куда же ты теперь?! - Вскричал император. – И скажи мне, если знаешь, – в чём Истина? - Истина в том, что Истины нет! И каждый уходящий миг безвозвратен. Взгляни утром на небо – ладья бога Ра движется по нему всегда в одну сторону – с востока на запад и никогда не меняет свой путь...Я ухожу, ибо знаю, что теперь мне здесь не дадут покоя. Есть ещё один склеп и ещё один саркофаг, в котором меня уже хоронили однажды - ложно, при жизни, чтобы обмануть злых духов. Быть может мне удастся обмануть не только духов, но и людей...
Твои слова обжигают душу. Неважно, говоришь ли ты громче, Или говоришь ли ты тише.
Твои слова обжигают сердце. Я боюсь спросить тебя дважды, Я боюсь потерять тебя, однажды.
Я просил тебя в строчки, сложить наши слова. Ты, не услышала моих просьб, в своё время. Но время неумолимо. Диего просил передать: «Никогда не говори никогда».
Твои слова обжигают душу (Избранное) Автор: Михаил Щёкотов
Бедная Изаура! Постоянно и повсюду её домогаются господа и рабы, ни на мгновение не оставляя её в покое! Сколько горечи и печали скопилось в её сердце! В доме у неё было четыре недруга, каждый из которых старался лишить её душевного покоя и терзал её сердце: это три поклонника — сеньор Леонсио, Белшиор, Андрэ, и безжалостная соперница -р абыня Роза. Изауре нетрудно было противостоять преследованиям рабов и слуг, но что будет с ней, когда придёт господин ?!
Действительно, через несколько минут Леонсио в сопровождении управляющего вошёл в прядильню. Изаура, прервавшая на минуту работу и погрузившаяся в свои печальные мысли, закрыв лицо руками, не заметила их появления.
— Где девушки, которые обычно здесь работают? — спросил Леонсио управляющего, входя в сарай. — Ушли ужинать, сеньор. Но скоро вернутся. — Но одна осталась здесь… Ах! Это Изаура… Вот и хорошо, — подумал Леонсио, — более удобный случай трудно придумать. Предпримем ещё одну попытку, чтобы подчинить её моей воле.
— Как только рабыни поедят, — продолжал он, обращаясь к управляющему, — отведите их на кофейные плантации. Я уже давно собирался поручить вам это, да всё забывал. Не желаю их больше видеть здесь ни минуты. Нечего им бездельничать и тратить время без пользы для меня в пустой болтовне. Хлопковых тканей большой выбор в продаже.
Как только управляющий вышел, Леонсио подошёл к Изауре.
— Изаура, — прошептал он взволновано и нежно. — Сеньор! — воскликнула рабыня, испуганно выпрямляясь. А в глубине её души прозвучало: «Бог мой! Это он! Наступил мой роковой час».....
Сейчас мы вынуждены покинуть на несколько мгновений Изауру наедине с ее развратным и жестоким господином, чтобы рассказать читателю о том, что произошло в этой маленькой семье...
Действительно, едва лишь Леонсио увидел, что экипаж Малвины скрылся за холмами, не в состоянии более сдерживать свое сатанинское ликование и не теряя времени, он обошёл весь дом в поисках Изауры. Наконец он обнаружил её лежащей на полу в самом дальнем углу, почти бездыханную, заливающуюся слезами, с вырывавшимися из груди судорожными рыданиями.
Избавим читателя от пересказа произошедшей там постыдной сцены. Скажем лишь, что Леонсио быстро исчерпал все имевшиеся у него в арсенале достойные приёмы, убеждая девушку, что не только её долгом, но и в её же интересах было бы уступить его желаниям. Он делал ей самые соблазнительные предложения, давал самые торжественные обещания, дошёл до мольбы, униженно ползал у ног - рабыни, из уст которой слышал в ответ лишь горькие слова и справедливые упрёки. Наконец, видя бесплодность всех своих усилий, он отступил, исполненный ярости, изрыгая брань и страшные угрозы.
Приступив к осуществлению этих угроз, в тот же день он приказал отправить её работать в прядильню, где мы и оставили её в предыдущей главе. Он заверил девушку, что если она не уступит желаниям своего господина, то путь её лежит на плантацию, с плантации — в тюрьму, из тюрьмы — к позорному столбу, а оттуда, наверняка, в могилу.
Сердце Леонсио пылало безумной и всепоглощающей страстью. Он не мог смириться с отказом и отложить исполнение своих похотливых притязаний. Нервно расхаживая по дому, он будто бы отдавал распоряжения по Хозяйству, которое отныне целиком взял на себя, на самом же деле он подстерегал каждое движение Изауры, стремясь застать её одну, чтобы вновь, с ещё большей настойчивостью, добиваться осуществления своих низменных желаний. Из окна он увидел, как рабыни - пряхи пересекали двор, торопясь на ужин, и отметил, что Изауры среди них нет.
— Отлично! Всё идёт превосходно, — прошептал Леонсио с удовлетворением. В эту минуту ему в голову пришла счастливая мысль приказать управляющему отправить всех рабов на кофейную плантацию. Таким образом он оставался с Изаурой почти наедине в просторных пустынных помещениях фазенды.
Мне скажут, что, раз уж Изаура была рабыней, Леонсио, чтобы остаться с ней наедине, не нуждался в подобных ухищрениях. Ему стоило лишь приказать, и её привели бы к нему добровольно или силой. Конечно, он мог бы так поступить, но власть красоты, даже принадлежащей рабыне, в сочетании с благородством души и превосходством ума, внушают почтительность даже и более развращённым и испорченным людям. А поэтому, несмотря на весь свой цинизм и упрямство, Леонсио не мог в глубине души не испытывать определённое уважение к добродетелям этой необыкновенной девушки, не мог не обращаться с ней с большей деликатностью, чем со всеми другими рабами.
— Изаура, — сказал Леонсио, продолжая диалог, прерванный нами в самом начале, — знай, что теперь твоя судьба находится полностью в моих руках. — Как всегда, сеньор, — смиренно ответила Изаура.
На росстанях времён и судеб ________________________________________________________________________________
Росстань - Перекрёсток двух или нескольких дорог; распутье. ________________________________________________________________________________
Весь мир — ветряная мельница Он мелет судьбы людей От ветра никто не отвертится — Ну что ж, на камни скорей.
Скрипят большие крылья И передача стучит. В оконце свет проникает, В пыли белёсой дрожит.
Нас много здесь в круговерти, Считают круги жернова. Мукою ржаною серою Одежда слетит, не нова.
Кусочки мыслей сыплются В холщовый плотный мешок, Чтоб там отрубями истин Заполнить каждый вершок.
И вот мы несёмся по кругу, Стираясь в тонкую пыль. Забыв о главном в испуге, А ветер треплет ковыль.
Его порывы сердиты, Но мы заслужили их. Просеяны и протёрты, И к радости домовых
Нас замешает хозяйка В большой крутобокой деже́ (*). Дольёт туда обрата, Добавит свежих дрожжей.
Мы станем единым целым Под сводом горячим печи, И в свежей корочке хлеба Проснёмся мы снова к ночи.
Мельница судеб (Отрывок) Автор: Александр Радуш _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) В большой крутобокой деже́ - Дежа. Широкая посудина с высокими бортиками, предназначенная для замеса теста. В такой посуде готовят ржаное и ржано-пшеничное тесто. _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
— Должно быть, бабка, ты с нечистой силой знаешься? — Бог с вами, паничок, что вы сказали на ночь глядя! Пусть бог милует! И не вспоминайте вы про неё! Во имя отца, и сына, и святого духа!
Старая полешучка, знахарка Марья, подняв глаза на образ, набожно перекрестилась.
— А что же она мне сделает, эта нечистая сила? Я не боюсь её потому что её, бабка, вообще нету. — Гэ, паничок, вы ещё молоденький, мало на свете жили. — Но вот ты, бабка, слава богу, пожила на свете, а скажи: видела ли хоть раз нечистую силу? — Не на каждого, паничок, она попадает, — уклонилась бабка от прямого ответа. — А я тебе, бабка, скажу, на кого она попадает. Насколько я знаю, она больше всего привязывается к пьяным, тёмным людям, да и то ночью.
Сторожиха покачала головой, не согласившись с учителем. А учитель, ещё совсем молодой человек, недавно приехавший в свою первую школу, еле заметно усмехнулся про себя, уверенный, что бабка обязательно расскажет про какой - нибудь случай с нечистой силой. Ему очень нравились такие разговоры с этими простыми людьми, жителями глухой полесской деревни, которые ещё так недалеко ушли от верований и представлений времён первобытной человеческой культуры.
— Я вам, паничок, не буду много говорить, ведь вы всё равно не верите или хотя и верите часом, но говорите, что не верите. Но если моему слову веры нет, то послушайте, пусть вам расскажет мой Михалка. Вы же знаете моего Михалку? А если и ему не поверите, спросите людей. Михалка тогда ещё парнем был. Шёл он из Сельца, и ночь была не очень тёмная. Слыхали, может, Сельцо недалеко от нашей деревни, верста, не более. Это выселки из нашей же деревни, дворов десять. Он и жёнку оттуда взял. Так вот, паничок, был он там, на вечорки туда ходил, пока не женился. На полдороге между Сельцом и деревней старая корчма стоит, как раз напротив кладбища. Там ещё небольшое болотце есть, и речка оттуда начинается, малюсенькая, и соединяется с другой речкой, что у нас Телешевым дубом зовётся. И вот как только миновал он корчму, так на него что-то и набросилось — и не зверь и не человек. Так прямо и налетает на него. Хочет Михалка словить его — а не может: что-то голое и скользкое, ни шерсти, ни одежи. Михалка отбросит его рукой, а оно снова, а оно снова… И вот, не поверите, паничок, разорвало на хлопце новую свитку (*) до самого воротника. Обессилел, бедный, почти без памяти в хату заявился. Скажете — пьяный был, так ведь сроду не пьёт Михалка, в рот горелки не берёт. И пролежал он после этого в горячке три месяца, насилу на ноги поднялся.
Лобанович — так звали молодого учителя — слушал рассказ с большим интересом. Вначале ему было немного смешно, но по мере того как сама рассказчица всё более увлекалась историей с Михалкой, лицо учителя становилось серьёзным и даже хмурым.
Если сторожиху захватывала загадочность происшествия, то Лобановича заинтересовало другое, а именно — непосредственная и крепкая вера людей в существование таинственного, тёмного сплетения злых сил. Миллионы и более лет живёт эта вера, зачатки её затеряны в тёмном омуте прошлого, и до сих пор человеческий разум не сумел освободиться из - под власти этого дурмана.
"Интересно! Надо будет подумать об этом", — заметил про себя учитель. Но, как видно, его занимала ещё и другая мысль, и он неожиданно для самого себя спросил:
— Бабка! А твой Михалка мог и помереть от этого? — Гэ, паничок милый! Чуть - чуть не помер! Насилу отходили! — И подумать только, из - за какой глупости может умереть человек! — проговорил молодой учитель, обращаясь скорее к самому себе, чем к своей собеседнице, и задумался. Голова его немного склонилась набок, тёмные глаза, в которых светилась какая - то затаённая мысль, устремились, не мигая, в угол комнатки, но ничего не видели: они как бы обращены были к той мысли, которая в эту минуту ворошилась у него в голове.
Старая бабка с каким - то страхом и любопытством поглядывала на своего "панича".
— О чём вы, паничок, так задумались?
Лобанович вскинул на неё глаза и засмеялся.
— Знаешь, бабка, хочешь, я скажу тебе, о чём ты теперь думаешь?
Бабка удивилась ещё более, а учитель, не ожидая ответа, проговорил:
— Ты, бабка, смотрела на меня и думала: "Если этот панич ещё не сошёл с ума, то скоро сойдёт".
Сторожиха изумлённо смотрела ему в глаза, а Лобанович, придав важное выражение своему лицу, сказал:
— Ты, бабка, не думай, не одна ты знахарка. Я, может, ещё лучший знахарь, чем ты. — А что ж, паничок, всё может быть, — словно с какой - то обидой ответила бабка. — Ты плюнь, бабка, на это, потому что всё это глупости, а лучше скажи: зачем мы на свете живём?
Бабка не знала, какой тон ей взять, чтобы не ошибиться.
— Гэ, паничок, что это вы обо всём спрашиваете? Гляжу я на вас и удивляюсь: сидит себе, словно монашек, и всё в книжки смотрит. Поглядели бы немного — и хватит. А то, когда ни придёшь, вы всё в книги глядите. Разве можно так долго смотреть в них? — И, помолчав, добавила: — Сушат они, и больше ничего. — Так ты, бабка, не знаешь, зачем мы на свете живём? — Нет, паничок, не знаю! Если бы вы спросили дерево, зачем оно растёт, разве оно ответило бы? Так и я не могу ответить вам. Живём, пока живётся, — ведь живым в землю не полезешь, а придёт смерть, тогда похоронят. — Да, бабка, ты говоришь правду, не знаем мы, зачем на свете живём. — А зачем, паничок, и знать? Живёт человек и живёт, пока ему бог предназначает. А придёт время умереть — умрёт. — А плохо, бабка, что надо умирать! — Что вы, паничок, всё про смерть говорите! Чудной вы, ей - богу! Вот тот панич, который был здесь до вас, бывало, пойдёт куда -н ибудь — либо к пану подловчему (**), либо к Курульчуку на чугунку. Там паненка была, ой пригожая паненка! Её теперь дома нет, а вот приедет — сами увидите! — А разве здесь и паненки есть? — заинтересовался Лобанович. — Ой, паничок, почему же по быть!
Бабка начала перечислять и расхваливать паненок. Прежде всего у волостного писаря их целых четыре. Правда, волость отсюда в пятнадцати верстах. Но есть паненки и поближе. Верстах в семи от Тельшина живет дочка землемера. Все паничи в округе влюблены в неё. Есть ещё паненка на хуторе, до которого рукой подать — версты три, не более.
— Да зачем нам лучше, паничок, — у пана подловчего дочки есть. Одна ещё совсем молоденькая, а другая постарше. Она уже спрашивала: "Ну как, бабка, твой панич?" — А ты что ей сказала? — Ой, говорю, панич! Хороший панич! — Разве же я хороший? — А почему же не хороший? — Ну, а которая из паненок самая лучшая? — Все хорошие. Как по мне, так все хорошие. — Не думаешь ли ты, бабка, женить меня? — Сами, паничок, женитесь… А к пану подловчему вам нужно зайти. Бывало, тот, прежний панич, как вечер, так уже и там. А вы всё сидите над этими книгами. Сушат они человека. — А ты, бабка, пошепчи, чтобы я от них отвернулся.
Старуха несколько минут смотрела на учителя, а затем засмеялась долгим - долгим смехом.
— О панич, вы всё шутите!
Бабка встала, зевнула и посмотрела в окно. А там лежала тёмная - тёмная ноябрьская ночь.
— Только у пана подловчего ещё окна светятся, — заметила бабка. — Посиди ещё немного. — Нет, паничок, поздно.
И старуха медленно побрела в свою кухню.
из книги Коласа Якуб Михайлович - «На росстанях» __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) разорвало на хлопце новую свитку - Свитка. Название устаревшей мужской и женской верхней длинной распашной одежды из домотканого сукна, разновидность кафтана. Свитка является частью традиционного костюма белорусов, встречалась также в крестьянской среде на Украине и в России.
(**) либо к пану подловчему - Изначально распорядитель княжеской охоты. В последствии начальник Егерской службы.
Судя по заключительной фразе героя, фрау Ангеле Меркель нисколечко не пострадала, так как кодовой слово "Стоп" не сработало почему -то, и поэтому, снова включился авто подмыв. ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Мне приснилось, что я иду по коридору четвёртого этажа к туалету. В коридоре никого нет. Я подхожу к двери, приоткрываю её и мне в лицо ударяет уже знакомый запах дыма из электронных сигарет.
Я прокашливаюсь и открываю дверь полностью. Из туалета сочится плотный белый пар, такой же как из электронных сигарет. Точнее, это он и есть.
В голове пронеслась мимолетная мысль «О Боже, сейчас плохо станет», но я тут же отогнала её.
Я захожу в туалет и закрываю дверь. Все посторонние звуки мгновенно пропали. Я будто переношусь в туманную долину. Ягодный запах превратился свежий, может даже какой -то мятный или хвойный.
Я оглядываюсь по сторонам и вижу скалы, скрытые в тумане. Я подхожу к одной и понимаю, что никакие это не скалы, а огромные люди. Приглядевшись, я вижу, что это девятиклассницы.
Та, к которой я подошла, видит меня и пытается как можно сильнее выразить своё отвращение: она вынимает электронную сигарету изо рта, кривит губы и сдвигает брови.
Делается одновременно и страшно, и смешно.
Я отхожу от гигантской девятиклассницы и иду вперёд.
Слышу, как перекликаются какие - то местные птицы, журчит водоём неподалёку. Медленно иду по дорожке, оглядываюсь по сторонам. Вдоль дорожки лес, хотя даже больше похоже на джунгли.
«Как будто ёжик в тумане» - подумала я.
Вдруг на меня начинает дуть сильный ветер. Я поднимаю голову и вижу странную белую штуку. Приглядываюсь и понимаю, что это сушилка для рук. Порыв становится всё сильнее и сильнее, и в какой - то момент меня сносит с места, и я лечу неизвестно куда. И всё это происходит будто в замедленной съёмке.
Я приземляюсь. Практически не больно. Я поднимаю голову и вижу перед собой большую тёмно - коричневую стену. Тщательно её осмотрев, я заметила белую ручку.
«Ага, значит, это дверь».
Я нажимаю на ручку и потянула вперед. Дверь отворяется...
Таинственный туалет на перемене. Глава Ёжик в тумане (Отрывок) Автор: Truvelle
Опоила молодость - колдунья Зельем приворотным – Не очнусь… А года, как листья: Ветер дунет – И под снегом прятать веткам Грусть. Снег все гуще… До весны нескоро. Впереди метелей хищный свист… Зелено, Хмельно И непокорно В почке набухает новый лист. Будет чем порадовать весною Песенника милого – дрозда… Молодость Колдует надо мною, Прежде чем покинуть Навсегда.
- Ну, так погадаешь или нет, - смеясь спросил парень. - Погадаю, отчего же не погадать, - улыбнулась красавица - чародейка, томно потягиваясь и выгибаясь всем телом. - Дай только накинуть на себя что - нибудь. Идём к столу, там светлее. - На чем мы закончили? Нет, охальник, я не про это, - она шлёпнула по шаловливой руке, норовящей забраться ей за пазуху. Ах, да... Будешь ты счастлив, богат, на красивой девке женат, будут дороги твои лёгкими, и будут года твои долгими, - опустив глаза, впервые глянула на ладонь. - Бож... - ведьма закашлялась, не в силах произнести слово, застрявшее в горле. - Случилось что? - встревожился гость. - Да нет, ничего, - дрожащими губами, ответила она, впившись взглядом в паутину линий на руке.
Такого узора ей еще никогда не приходилось встречать. Линии сплетались в зловещий клубок, в середине которого угадывался крест. Порча. Чёрная погибель. (Да кто же на такое способен? - лихорадочно заметалась мысль. - Силища-то какая вложена!) Она подняла на глаза, внезапно запавшие в глазницы.
- Не случалось ли чего странного с тобой в последнее время? - спросила внезапно охрипшим голосом. - Да вот, что-то прихварывать часто стал, - он улыбнулся своей слабости. - А так ерунда всё. - Что ж за ерунда? - переспросила она, внимательно разглядывая чёртов крест на ладони. - Да вот, недавно девица одна утопилась. Злые языки говорят, что сохла по мне от любви, а я и не хаживал с ней никогда. - Ой, ли? - не поверила ведьма. - Ну, было, было. Пару раз прижал её за амбаром. - Правду говори! Целовал, миловал, жениться обещал? - Обещал, - молодец повинно опустил голову. - Да, милок, - тяжко вздохнула ведьма, - Девушка небось понесла, вот и утопилась чтоб не было позора. Плохо. Очень плохо. Прокляла она тебя. Видать ведьмой необученной была. Силы своей не знала. - И что теперь? - голос парня предательски дрогнул.
Ведунья вновь глянула в его глаза ( утонуть в них... погибель ты моя.... зацеловать ... залюбить ... на беду такой красивый уродился ... помрёт ведь... спасти?.. спасти?.. спасти ... совладаю ли с такой мощью?.. прижаться бы ещё разок... зачем мне это?.. делать-то что надо?.. не помню... до полуночи не успею...)
- Спи, - приказала она, не отрывая пристального взгляда, - наливаю в глаза тебе сумерки, ноченькой веки скрепляю, - её голос звучал всё тише и тише. Голова молодца упала на сложенные руки, - не проснешься от зорьки поутренней, покуда сама не сжелаю...
Тряхнув его за плечо и убедившись в том, что сон крепок, ведьма бросилась к заветному сундуку. Лихорадочно перевернув всё, нашла на самом дне старинную книгу и начала быстро перелистывать.
- Не то, опять не то... Порча... Наслать... Нет... Приворот... Заклятье на любовь... Не то... - От досады она зашипела. - Да где же?.. Неужели нет... - дойдя до последнего листа, она наконец - то разыскала требуемое заклинание, - Ага! Вот!.. Чёрная погибель! - Бегло прочитала скупые строки. Метнула взгляд на мирно спавшего парня. Прочитала ещё раз. Медленно, останавливаясь на каждом слове. Опустилась на пол около сундука и надолго задумалась. Книга выпала из внезапно ослабевших рук. Волосы чёрным веером легли вокруг ног. Закусив губу и закрыв глаза, она обняла себя за плечи и начала тихонько раскачиваться из стороны в сторону.
Солнечный зайчик, непрошеным гостем проникнув сквозь окошко, соскочил со стола, незаметно подкрался к её руке и согрел своим тельцем. Ведьма вздрогнула, очнувшись от думы. За окном начинался вечер.
Встав, она подошла к зеркалу, глянула на свое отражение, вздохнула, откинула со лба волосы, провела ладонями по лицу и ещё раз глубоко вздохнула. Грустно улыбнулась. С сомнениями было покончено. Пора за работу.
Достала старый котёл, поставила его на тлеющие угли. Произнесла короткое заклинание. Послушная её воле, огненная саламандра, мирно дремавшая под слоем пепла, выбралась на поверхность и начала свою пляску. Полыхнувшее пламя принялось жадно лизать закопчённые стены очага, оглаживая чугунные бока посудины.
Налив в котёл ключевой воды, колдунья бросила в него необходимые ингредиенты: крыло летучей мыши, сушёную змею, корень мандрагоры, цветы дурмана, языки ящериц, сердце ворона, печень молодого козлёнка. Потом подкинула в огонь осиновых веток. Обрадованная саламандра, вдохнув густой дым, заплясала веселее. Помешивая закипевшее варево корявым суком, на котором когда-то повесили разбойника, чернокнижница начала медленно читать слова заклинание. Над зельем поднялась чёрная пена. Сняв котёл с огня и водрузив его на стол, она взмахом руки отпустила саламандру. Колдовское отродье шустро юркнуло под угли. Огонь погас. В избушке сгустились сумерки.
Расставив по углам комнаты чёрные свечи, ведьма зажгла их; вернулась к столу. Принюхавшись, сморщила свой изящный носик и довольно улыбнулась. Варево понемногу остывало, источая премерзкую вонь. Зелье удалось на славу.
Собравшись с духом, она зачерпнула полную кружку, выдохнула воздух и залпом выпила отвар. Спустя мгновение, пошатнувшись, с криком повалилась на пол.
Жидкий огонь жёг её внутренности. Судороги ломали распростёртое тело, невидимые иглы впивались под ногти. Тысяча призрачных чертей сдирали кожу заживо, выворачивая наизнанку. Кости трещали, выкручиваясь из суставов. Слёзы хлынули из ослепших глаз. Сквозь белые, искусанные губы с трудом пробивалось хриплое дыхание. Корчась от боли, ведьма уже не помнила, кто она, впервые ощущая себя слабой и беспомощной.
Чёрный кот, прибежав со двора на крик хозяйки, с жалобным воем метался вокруг, не в силах ей ничем помочь... Ровно горели свечи... В печи дотлевали угольки...
Внезапно всё прекратилось. Ведьма с трудом поднялась и побрела к лавке. В изнеможении опустилась рядом со спящим. Его светлые кудри разметались по столешнице. За окном солнце опускалось за кромку леса.
Надо было спешить.
Она встала и подошла к резному ларцу, стоявшему под зеркалом. Достала из его бархатистого нутра булатный кинжал. Полюбовалась переливом узоров на его поверхности. Вернулась к столу. Сжав губы, закатала рукав и решительно прочертила клинком длинную полосу на предплечье. Кровь обильно заструились по руке, закапав в подставленную чашу.
Отложив в сторону кинжал, она обмакнула пальцы и начала чертить на столе колдовские руны, изредка по книге сверяясь с их начертанием. Время от времени кровь застывала, писать становилось невозможно, тогда она брала клинок и проводила новую полосу.
Наконец рисунок был закончен. Полюбовавшись карминной вязью, покрывшей всю крышку стола, ведьма удовлетворенно улыбнулась. Теперь можно приступать к самому главному.
Ощущая в себе неведомую доныне мощь, она начала произносить заклятье. Фразы как камни падали с губ. От великой силы сакральных слов, изливавшейся из ее уст, взвилось пламя в очаге, за окном заухали совы, завыли в лесу волки. Внезапно налетевший ветер колотился в окно, хлопал ставнями. В печной трубе забилась летучая мышь. Письмена на столе загорелись ведовским огнём.
С каждым мгновением в её облике происходила перемена. Тускнели глаза, с лица сходил румянец, бледнели губы. Вокруг глаз залегала паутинки морщинок. Голос становился всё глуше, в нём появилась новые дребезжащие интонации. На волосы лег иней.
Последнее слово сказано. Воцарилась тишина. Даже свечи перестали потрескивать. Перепуганный кот молча жался к ногам хозяйки. Дрожащей рукой взяла ладонь крепко спавшего молодца, подслеповато щурясь вгляделась в узор линий. Они были ровными, как хорошо накатанная дорога. Смертный клубок расплёлся, унося погибель.
Уставшие ноги больше не держали. Тяжело опустившись на скамью, она задела спящего и тот проснулся.
- Где это я? - спросонья пробормотал парень. - А, это ты ведьма? - он глянул в окно. - Солнце уже совсем село. Что ты со мной сделал чертовка? - его взгляд упал на сидевшую рядом с ним женщину. - А ты кто, старуха? Где другая колдунья подевалась? Молодая? Вот уж не знал, что у неё есть мать, - он озадаченно оглянулся по сторонам. - Что случилось то? - Да ничего, милок. Устал ты, вот и сморило тебя, - отвечала она, спрятав изрезанную руку за спину. - Врёшь, ведьма! Небось, порчу какую на меня напустила! На дочке хочешь оженить! - в сердцах произнёс он, - А я ей хотел золотой подарить! Не получите теперь ничего!..
Стремительно поднявшись, он выскочил за дверь, с досадой хлопнув так, что с косяка посыпалась труха. Ведьма грустно улыбнулась ему вослед. Подошла к сундуку, достав тряпицу, перевязала искалеченную руку и, сняв со стены зеркало, спрятала его на самое дно.
В тех странных копях обитали души, Прожилками серебряной руды Пронизывая тьму. Среди корней Кровь проступала, устремляясь к людям, Тяжёлой, как порфир, казалась кровь. Она одна была красна.
Там были Никем не населённые леса, Утёсы и мосты над пустотою. И был там пруд, огромный, тусклый, серый. Навис он над своим далёким дном, Как над землёю — пасмурное небо. Среди лугов тянулась терпеливо Извилистая длинная дорога Единственною бледною полоской.
«ОРФЕЙ, ЕВРИДИКА, ГЕРМЕС» (ИЗБРАННОЕ) ПОЭТ: РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
Оленька, дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись. Было жарко, назойливо приставали мухи, и было так приятно думать, что скоро уже вечер. С востока надвигались тёмные дождевые тучи, и оттуда изредка потягивало влагой.
Среди двора стоял Кукин, антрепренёр и содержатель увеселительного сада «Тиволи», квартировавший тут же во дворе, во флигеле, и глядел на небо.
— Опять! — говорил он с отчаянием. — Опять будет дождь! Каждый день дожди, каждый день дожди — точно нарочно! Ведь это петля! Это разоренье! Каждый день страшные убытки!
Он всплеснул руками и продолжал, обращаясь к Оленьке:
— Вот вам, Ольга Семёновна, наша жизнь. Хоть плачь! Работаешь, стараешься, мучишься, ночей не спишь, всё думаешь, как бы лучше, — и что же? С одной стороны, публика, невежественная, дикая. Даю ей самую лучшую оперетку, феерию, великолепных куплетистов, по разве ей это нужно? Разве она в этом понимает что - нибудь? Ей нужен балаган! Ей подавай пошлость! С другой стороны, взгляните на погоду. Почти каждый вечер дождь. Как зарядило с десятого мая, так потом весь май и июнь, просто ужас! Публика не ходит, но ведь я за аренду плачу? Артистам плачу?
На другой день под вечер опять надвигались тучи, и Кукин говорил с истерическим хохотом:
— Ну что ж? И пускай! Пускай хоть весь сад зальёт, хоть меня самого! Чтоб мне не было счастья ни на этом, ни на том свете! Пускай артисты подают на меня в суд! Что суд? Хоть на каторгу в Сибирь! Хоть на эшафот! Ха-ха-ха!
И на третий день то же...
Оленька слушала Кукина молча, серьёзно, и, случалось, слёзы выступали у неё на глазах. В конце концов несчастья Кукина тронули её, она его полюбила. Он был мал ростом, тощ, с жёлтым лицом, с зачёсанными височками, говорил жидким тенорком, и когда говорил, то кривил рот; и на лице у него всегда было написано отчаяние, но всё же он возбудил в ней настоящее, глубокое чувство.
Она постоянно любила кого - нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в тёмной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тётю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а ещё раньше, когда училась в прогимназии, любила своего учителя французского языка. Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая.
Глядя на её полные розовые щёки, на мягкую белую шею с тёмной родинкой, на добрую наивную улыбку, которая бывала на её лице, когда она слушала что - нибудь приятное, мужчины думали: «Да, ничего себе...» и тоже улыбались, а гостьи - дамы не могли удержаться, чтобы вдруг среди разговора не схватить её за руку и не проговорить в порыве удовольствия:
— Душечка!
Дом, в котором она жила со дня рождения и который в завещании был записан на её имя, находился на окраине города, в Цыганской Слободке, недалеко от сада «Тиволи»; по вечерам и по ночам ей слышно было, как в саду играла музыка, как лопались с треском ракеты, и ей казалось, что это Кукин воюет со своей судьбой и берёт приступом своего главного врага — равнодушную публику; сердце у неё сладко замирало, спать совсем не хотелось, и, когда под утро он возвращался домой, она тихо стучала в окошко из своей спальни и, показывая ему сквозь занавески только лицо и одно плечо, ласково улыбалась...
Он сделал предложение, и они повенчались. И когда он увидал как следует её шею и полные здоровые плечи, то всплеснул руками и проговорил:
— Душечка!
Он был счастлив, но так как в день свадьбы и потом ночью шёл дождь, то с его лица не сходило выражение отчаяния.
После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него в кассе, смотрела за порядками в саду, записывала расходы, выдавала жалованье, и её розовые щёки, милая, наивная, похожая на сияние улыбка мелькали то в окошечке кассы, то за кулисами, то в буфете. И она уже говорила своим знакомым, что самое замечательное, самое важное и нужное на свете — это театр и что получить истинное наслаждение и стать образованным и гуманным можно только в театре.
— Но разве публика понимает это? — говорила она. — Ей нужен балаган! Вчера у нас шёл «Фауст наизнанку», и почти все ложи были пустые, а если бы мы с Ваничкой поставили какую - нибудь пошлость, то, поверьте, театр был бы битком набит. Завтра мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду», приходите.
Пленил меня не тёмный плод Отцветшей в первый раз маслины, В пирах покою не даёт Мне тёмный профиль Евфрозины. Пусть в Эфиопии она Рабыней - варваркой родилась, Пусть утомленная волна Моих волос посеребрилась, Но разве меди с серебром Не льёт ваятель в общий слиток ? Но разве смесь воды с вином Не благороднейший напиток ?
Философ и рабыня Поэт: Пётр Потёмкин
Царь Магомед, сын Сулеймана-Эс-Зейни, сидел однажды на своем троне, окружённый чинами своего двора, и, обратившись к своему визирю Эль-Фадлу, сыну Какана, сказал ему:
— Мне нужна рабыня, которая превосходила бы красотой всех женщин настоящего времени, и, кроме того, чтобы она была миловидна, отличалась правильными чертами лица и обладала бы всевозможными хорошими качествами. — Такой рабыни, — заметили его приближенные, — менее чем за десять тысяч червонцев не достать.
Услыхав это, султан сказал своему казначею:
— Снеси десять тысяч червонцев в дом Эль-Фадла, сына Какана.
Казначей исполнил приказ, а визирь удалился, выслушав приказание ежедневно ходить на рынок и дать маклерам поручение достать ему то, что требуется. Султан, кроме того, отдал приказ, чтобы ни одна рабыня, стоящая более тысячи червонцев, не продавалась без того, чтобы её не показать визирю.
Маклеры поэтому не продавали рабынь, предварительно не показав их визирю, и визирь, повинуясь приказанию царя, осматривал всех в продолжение значительного времени, но ни одна из рабынь не нравилась ему. Однажды один из маклеров пришёл в дом визиря Эль - Фадла и застал его садившимся на лошадь, чтобы ехать во дворец султана. Удерживая его за стремена, он сказал ему следующие стихи:
О, ты, который оживил всё то, Что было гнило в нашем государстве, Ты был всегда визирем, который От сил небесных помощь получал. Ты воскресил в народе развращённом Всё то хорошее, что было в нём И что потом в нем умерло бесследно. Да будут же всегда твои дела Стоять под покровительством Творца!
— О господин мой, рабыня, о приобретении которой получено высочайшее повеление, наконец, появилась. — Приведи ее сюда ко мне, — сказал визирь.
Маклер ушёл и вернулся, спустя некоторое время, в сопровождении девицы с изящной фигурой, высокой грудью, чёрными ресницами, нежными щёчками, тонкой талией, широкими бёдрами и одетой в нарядное платье. Мягкие уста её были слаще мёду; фигура её могла посрамить гибкую восточную иву; а речь её звучала нежнее ветерка, проносящегося над цветами сада, как выразился о ней один из поэтов:
Нежнее шёлка тело у неё, И речь её, как музыка, звучит; Ни лишних, ни неясных слов в ней нет. Глаза её, которые сердца Мужские опьяняют, как вино, — Творца земли ей воля даровала. Да будет горячее с каждой ночью Моя любовь к возлюбленной моей, И да живёт она в моей душе До Страшного суда неугасимо. Черна, как ночь, дуга её бровей, Головка ж белокурая её Сияет светом утренней зари.
Визирь, посмотрев на неё, остался очень доволен и, взглянув на маклера, сказал ему:
— Какая цена этой девицы? — За неё давали десять тысяч червонцев, — отвечал маклер, — а владетель её клянется, что сумма эта не покроет далее платы за тех цыплят, которых она съела, и даже платы за одежду её учителей, так как она училась письму, грамматике и лексикологии; она умеет толковать Коран и знает основания закона, религии, медицины и счисления календаря. Кроме того, она играет на различных инструментах. — Ну, так приведи ко мне её хозяина, — сказал визирь.
Маклер тотчас же привёл хозяина, оказавшегося иностранцем, таким старым, что на нём остались только кожа да кости, вроде того, как поэт говорит:
Дрожал от страха я, когда про время Мне в голову закрадывалась мысль, — Суд времени могуществен и страшен. Любил прогулки я, когда они. Меня не утомляли, но теперь Я утомился не гулять не в силах.
— Будешь ли ты доволен, — сказал ему визирь, — если получишь за эту девицу десять тысяч червонцев от султана Магомеда, сына Сулеймана-Эс-Зейни? — Так как она предназначается султану, — отвечал иностранец, — то мне неприлично отдать её в виде подарка, не получив цены.
Визирь приказал тогда принести деньги и свесил для иностранца десять тысяч червонцев; после чего маклер обратился к визирю с такими словами:
— С твоего позволения, господин мой визирь, я буду говорить. — Говори, что хотел ты сказать, — отвечал визирь. — Мое мнение такое, — продолжал маклер, — что тебе не следует вести сегодня же эту девицу к султану, так как она только что приехала издалека, и перемена климата подействовала на неё, как подействовало и утомление от дороги. Оставь её у себя дней на десять, для того чтобы она отдохнула, и тогда она ещё более похорошеет, затем пошли её в баню, одень в хорошее платье и отправляйся с нею к султану. Если сделаешь так, то будешь иметь большой успех.
Визирь, поразмыслив о совете маклера, нашёл, что он хорош. Он взял её к себе во дворец, дал ей отдельное помещение и посылал ей ежедневно и еду, и питьё, и всё, что надо, и она жила таким образом некоторое время.
У визиря Эль - Фадла был сын, красивый, как месяц, с чудным цветом лица, красными щеками и с родинкой вроде шарика серой амбры. Юноша ничего не знал о вновь прибывшей девице, а отец предупредил её, сказав:
— Знай, что я купил тебя для царя Магомеда, сына Сулеймана - Эс - Зейни, и что у меня есть сын, который не оставил в покое ни одной девушки в квартале, не признавшись ей в любви; поэтому прячься от него, не показывай ему своего лица и смотри, чтобы он не услыхал даже твоего голоса. — Слушаю и повинуюсь, — отвечала девица, и визирь ушел от неё.
Судьбе угодно было, чтобы она пошла однажды в баню, которая была тут же в доме, и после того как женщины вымыли её, она надела нарядное платье и стала ещё красивее и прелестнее. После этого она пошла к жене визиря и поцеловала ей руку.
— На здоровье, о Энис - Эль- Джелис! — сказала ей жена визиря. — Понравилась ли тебе наша баня? — О госпожа моя, — отвечала она, — я жалела только, что тебя там не было со мною.
На это жена визиря сказала своим рабыням:
— Ну, вставайте и пойдёмте в баню.
Рабыни встали и пошли вслед за своей госпожой, которая предварительно поручила двум девочкам - рабыням сторожить у дверей комнат Энис - Эль - Дже, сказав им:
— Не позволяйте никому входить в комнаты этой девицы. — Слушаем и повинуемся, — отвечали они.
Но в то время как Энис - Эль - Джелис сидела у себя, явился сын визиря, которого звали Али Нур - Эд - Дином, и спросил, где мать и вся семья.
— Они ушли в баню, — отвечали девочки.
Энис - Эль - Джелис, сидя у себя в комнате, услыхала разговорю Али Нур - Эд - Дина и подумала: «Хотелось бы мне знать, каков на вид этот юноша, о котором визирь говорил, что он не оставляет в покое ни одной девушки в квартале, не признавшись ей в любви. Клянусь Аллахом, мне очень хотелось бы взглянуть на него».
Она встала, освежившись после бани, и, подойдя к дверям своей комнаты, посмотрела на Али Нур - Эд - Дина и увидала, что он юноша прекрасный, как молодой месяц. При виде его она вздохнула раз тысячу, а юноша, взглянув на неё, точно так же был поражён. Оба они сразу влюбились друг в друга, и юноша, подойдя к девочкам, крикнул на них. После чего они отбежали и остановились на некотором расстоянии, чтобы посмотреть, что он будет делать. Юноша подошёл к двери, открыл её, вошёл в комнату и сказал девушке:
— Так это тебя-то отец мой приобрёл для меня? — Да, — отвечала она.
И после этого юноша, немного выпивший, подошёл к ней и обнял её, а она со своей стороны обвила его руками вокруг шеи и поцеловала. Но девочки - рабыни, видя, что молодой господин прошёл в комнату Энис-Эль-Джелис, стали кричать. Вследствие этого юноша, испугавшись, бежал, боясь за свою безопасность, и когда жена визиря услыхала крики двух девочек, она вышла из бани и вскричала:
— Что это вы кричите на весь дом?!
Она подошла к ним поближе и прибавила:
— Говорите же, что случилось? — Наш хозяин, Али Нур-Эд-Дин, подошёл к нам и прибил нас, — отвечали они, — и сам пошёл в комнату Энис-Эль-Джелис, а когда мы закричали тебя, то он бежал.
Хозяйка дома отправилась к Энис-Эль-Джелис и сказала ей:
— Это ещё что за новости? — О госпожа моя, — отвечала она, — в то время как я сидела здесь, юноша, очень красивый, пришёл ко мне и сказал: «Так это тебя - то отец мой приобрёл для меня?» А я отвечала: «Да». Клянусь Аллахом, госпожа моя, я думала, что он говорил правду, и он вошёл ко мне, и обнял меня, и три раза поцеловал и ушёл от меня, оставив меня переполненной любовью к нему.
Услыхав это, хозяйка дома заплакала, закрыв лицо руками, и рабыни её сделали то же самое, боясь за Али Нур - Эд - Дина, которого отец мог убить за это. В это самое время пришёл визирь и спросил, что случилось.
— Поклянись, — сказала ему его жена, — что ты выслушаешь то, что я скажу тебе. — Хорошо, клянусь, — отвечал он.
Она сообщила ему о том, что сын их сделал, и он пришёл в такое отчаяние, что разодрал свою одежду, бил себя в лицо и рвал свою бороду.
— Не убивайся так, — сказала ему тут жена. — Я из своих собственных средств дам тебе десять тысячи червонцев, которые она стоит.
Но визирь поднял тут к ней лицо и сказал:
— Горе тебе! Не нужно мне и денег за неё, так как я боюсь, что это будет стоить мне жизни и всего моего состояния. — Это почему, о господин мой? — спросила она. — Разве ты не знаешь, — сказал он, — что у нас есть враги, этот Эль - Моин, сын Саши? Когда он услышит об этом происшествии, то пойдёт к султану и скажет ему: «Ты думаешь, что твой визирь очень тебя любит, а он, получив от тебя десять тысяч червонцев, приобрёл на них такую рабыню, какой и свет не видывал, и когда она понравилась ему, то он сказал своему сыну: “Бери её, потому что ты стоишь её более, чем стоит султан”, и он взял её, и девица теперь находится с ним». На это царь скажет ему: «Ты лжёшь». А он ответит царю: «С твоего позволенья я неожиданно ворвусь к нему и приведу её к тебе». И царь даст ему позволенье сделать так, и поэтому он внезапно ворвётся в дом, возьмёт девушку и сведёт её к султану; тот будет спрашивать её, а она не в силах будет опровергнуть это. Враг мой тогда скажет: «О, государь, я даю тебе добрые советы, но я у тебя не в милости. И султан покажет на мне пример; весь народ будет смотреть на меня, и конец мне тогда будет. — Не рассказывай никому об этом, — сказала ему жена. — Все это случилось у нас в семье, и потому предоставь это дело на волю Аллаха.
От этих слов сердце визиря немного улеглось, и он успокоился.
В таком положении находился визирь. Что же касается до Нур - Эд - Дина, то он боялся последствий своего поступка и проводил целые дни в саду, возвращаясь к матери только к ночи, и, переночевав у неё в комнате, до света уходил так, чтобы его никто не видал. Так жил он в продолжение целого месяца, не видя отца в лицо, и наконец мать его сказала визирю:
— О господин мой, неужели ты хочешь лишиться и девицы, и своего детища? Если ему придётся ещё долго жить так, то ведь он убежит из дома. — Да что же надо делать? — спросил он. — Посиди сегодня ночью, — отвечала она, — и когда он придёт, схвати его и помирись с ним; отдай ему девушку, потому что она любит его, а он любите её, а я выплачу тебе за неё то, что она стоит.
Таким образом, визирь сел на эту ночь, и когда сын его пришёл, он схватил его и перерезал бы ему горло, если бы мать не прибежала к нему на помощь; она сказала своему мужу:
— Что хочешь ты с ним сделать? — Убить его, — отвечал муж. — Неужели я так мало имею цены в твоих глазах? — спросил его юноша.
Глаза отца наполнились слезами, и он сказал сыну:
— А неужели, о сын мой, моя жизнь и потеря всего моего состояния имеет так мало цены в твоих глазах? — Выслушай меня, отец, — возразил юноша и стал просить прощения.
Визирь, отодвигаясь от сына, почувствовал сострадание, а юноша встал и поцеловал руку отца.
О сын мой, — сказал визирь, — если б я знал, что ты будешь Энис - Эль - Джелис верен, я отдал бы её тебе. — О отец мой, — отвечал юноша, — почему я не буду верен ей?.. — Я обязую тебя, о сын мой, — сказал ему отец, — не брать другой жены, которая могла бы занять её место, никогда не обращаться с нею дурно и не продавать её. — Клянусь тебе, о отец мой, — отвечал сын, — что никогда не возьму на её место другой жены и никогда не продам её.
Он дал клятву поступать так, как обещал, и занял с молодой женой отдельное помещение, и прожил с нею год. И Господь, да святится имя Его, устроил так, что султан забыл об этом деле; но оно стало известно Эль - Моину, сыну Савия; только он не смел говорить о нём, потому что другой визирь пользовался большим уважением султана.
Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады История Нур-Эд-Дина и Энис-Эль-Джелис (Отрывок)
Домик Красной Шапочки. Утро. Мама готовит завтрак.
Красная Шапочка. Доброе утро, Мамочка. Мама. Доброе утро, доченька. Красная Шапочка. А что у нас сегодня на завтрак ? Мама. Твоя любимая кашка. Красная Шапочка. Ой, как вкусно! Мамочка, а к чему людям сны сняться ? Мама. Сны? Не знаю… Может быть это то, что было, а может то, что будет. А ты почему спрашиваешь? Тебе что - то приснилось ? Красная Шапочка. Да нет, ничего особенного. Ой, мамочка, какая сегодня погода хорошая. Можно я пойду немного погуляю ?
К домику подходят дровосеки – Дядюшка Рауль и Шарль. Дядюшка Рауль звонит в колокольчик.
Красная Шапочка классика (Отрывок) Автор: Юрий Ермаков
Разве наказывают человека за приступ безумия? А как иначе назвать то, что она сделала? Её следовало бы полечить от неожиданно поразившего её недуга, и тогда от этой ужасной недели не осталось бы и воспоминания. А исцеление, подумалось ей, исцеление уже пришло, потому что ей смертельно стыдно за свой безумный поступок, потому что уже одна лишь мысль о новой встрече с госпожой Анаис заставляла её содрогаться от ужаса, потому что…
Поток мыслей, с отчаянной скоростью подгонявших друг друга, в мозгу Северины вдруг оборвался, резко сменившись абсолютной неспособностью о чём - либо думать, в сознании возник какой-то полный провал. Ей казалось, что чей -то ненасытный рот высасывает из неё душу, и та постепенно покидает тело. Она подняла глаза… Совсем близко, почти касаясь её, стоял мужчина; в своём горячечном споре с собственной тенью она даже не услышала, как он подошёл. У него была открытая мощная шея, широкие спокойные плечи. Скорее всего он работал каким - нибудь кочегаром на одной из самоходных барж, причаленных поблизости от Нового моста: его синяя рабочая блуза и его лицо были в пятнах сажи и машинного масла. От него пахло крепким табаком, смазкой, силой.
Пристальным, тяжёлым взглядом он уставился на Северину, может быть совершенно не отдавая себе отчёта в том желании, которое она ему внушала. Вскоре ему предстояло плыть вниз по реке к Руану, к Гавру, а вот сейчас он остановился возле красивой женщины. Он понимал, что для него она слишком хороша, слишком хорошо одета, но он хотел её и потому смотрел на неё.
Оказываясь на людях, Северина часто ощущала на себе алчные взгляды, но не испытывала от этого ничего, кроме досады и смущения. А вот с такой похотью, грубой, циничной, ничем не прикрытой, она ещё никогда не сталкивалась; разве что у мужчины, который преследовал её в сновидениях, да потом ещё у того, которого она видела на пороге дома мадам Анаис. И вот теперь тот же мужчина – потому что это был именно он – стоял перед ней. Стоило ему только протянуть руку, и она ощутила бы его прикосновение, о котором в мыслях страстно молила. Но ведь он не отважится, он же не посмеет…
"А если бы я была на улице Вирен, то за тридцать франков…" – внезапно мелькнула в голове Северины до ужаса отчетливая мысль.
Она стала пристально вглядываться во все лица, рассматривать тела, сосредоточившиеся в этой крохотной примитивной вселенной между твёрдой стеной и плотной массой реки. Возчик, державший коренника за ноздри, чтобы притормозить на спуске, – он, казалось, нёс в своей огромной ручище и саму лошадь, и бутовые камни, лежавшие в телеге; грузчик с низким лбом, будто вросший в землю; чернорабочие, нагрузившиеся вином и сытной пищей, – все они, эти мужчины, о существовании которых Северина до сих пор даже не подозревала, мужчины, сделанные совершенно из другого теста, стали бы в доме госпожи Анаис за тридцать франков распоряжаться её телом.
У Северины не было времени, чтобы понять, что за спазма сжала ей грудь. Кочегар с баржи сделал шаг назад. И ею овладел страх, причем страх тем более невыносимый, что вырастал он не из реальности. Она опять устремилась в погоню за своим сновидением. Она испугалась, что и этот мужчина тоже вот - вот растворится в воздухе, как тот, другой, который был в тупике. Северина почувствовала, что во второй раз не сможет вынести горечь его исчезновения, у нее просто не хватит сил. Она не сможет, нет, нет.
– Погодите, да погодите же, – простонала она. Затем, погружая взгляд своих блестящих глаз в ничего не выражающие глаза кочегара, добавила: – В три часа, улица Вирен, дом девять - бис, у госпожи Анаис.
Он тупо потряс головой с забитыми углём волосами.
"Он не понимает или уже не хочет, – подумала Северина с ужасом, понятным лишь тому, кто хоть раз находился во власти кошмара. – А может быть, у него нет денег".
Не спуская с него глаз, она порылась в своей сумочке и протянула ему стофранковую купюру. Мужчина оторопело взял бумажку, стал внимательно рассматривать её. Когда он поднял голову, Северина уже быстро поднималась вверх по склону, ведущему от берега к набережной. Кочегар пожал плечами, сжал полученную купюру в кулаке и побежал к баржам. Он и так уже потерял слишком много времени. Его баржа отчаливала ровно в полдень.
Начавшийся перезвон старинных колоколов в старом Париже, возвестивший, что уже двенадцать часов, заставил Северину поторопиться. Пьер как раз скоро заканчивал свое дежурство в больнице. Нужно было встретиться с ним прежде, чем он уйдёт оттуда. Как и все остальные решения, которые Северина принимала в последние дни, это решение явилось неожиданным для неё, но тут же показалось ей подсказанным законом всесильной необходимости.
Подарок к освобождению или атрибутация сорокалетней вещички из китайской шкатулки
Боль свою вы делите с друзьями, Вас сейчас утешить норовят, А его последними словами, Только вы нахмуритесь, бранят.
Да и человек ли, в самом деле, Тот, кто вас, придя, околдовал, Стал вам близким через две недели, Месяц с вами прожил и удрал ?
Вы общались, дорогая, с дрянью. Что ж нам толковать о нем сейчас ?! Дрянь не стоит долгого вниманья, Тут важнее говорить о вас.
Вы его любили? Неужели ? Но полшага - разве это путь ?! Сколько вы пудов с ним соли съели ? Как успели в душу заглянуть ?!
Что вы знали, ведали о нём? To, что у него есть губы, руки, Комплимент, цветы, по моде брюки - Вот и все, пожалуй, в основном ?
Прямой разговор (Отрывок) Поэт: Эдуарда Асадова
Хлынул дождь… Я поднял воротник плаща, плотнее нахлобучил кепку и прибавил шагу. Теперь вроде бы и повидняло, по крайней мере я различал по шуму дождя, где вода, а где нет. Но вот беда – дорожные колеи стали разбегаться в разные стороны и сплошь пропадать в мелких болотах. Болота я переходил без особых затруднений, но всегда ошибался в выборе направления дороги; она выныривала из болота непременно где-то сбоку, и немалых трудов стоило отыскать эти заполненные водой параллельные колеи. Несмотря на дождь и холодный ветер, я вспотел и расстегнулся.
Теперь уж я и сам не знаю, как всё это случилось, – но я заблудился не в лесу, не в поле, а в болоте. Болото как болото – поначалу мелкое, шёл по нему и вроде бы дорогу чуял под ногами – колеи. Потом провалился один раз по пояс, второй – нахлебал в сапоги воды, повернул назад – шёл, шёл, а берега всё нет. И глубина – в пояс. Повернул направо, налево – куда ни пойду, везде глубоко… Сапоги держу за голенища – под самый пах натянул, а чуть оступишься, глядь, – и опять залил через край. Идти напролом – плюнув на то, что заливает? Но куда? А если там ещё глубже?.. Плыть? Далеко не уплывёшь в плаще да в резиновых сапогах. Да и куда поплывёшь, когда в трёх шагах ничего не видно?
И вот я остановился посреди болота, стою почти по пояс в воде, держусь за голяшки сапог, – хвост плаща в воде, кепка промокла, вода течет по вискам, по шее за шиворот. Стою в кромешной тьме, посреди ночного безмолвия – только тихий шум дождя о воду, как шелест листьев. Поначалу я всё озирался по сторонам – в надежде увидеть берег или хотя бы какой - нибудь предмет. Потом как - то внезапно и остро сообразил, что забреди я поглубже, выбейся из сил, – кричи до хрипоты, никто не услышит, никто не придёт на помощь. И мысль, что можно утонуть в этом грязном и паршивом болоте, наполнила меня холодным отчаянием. Я вспомнил почему - то прочтенную в детстве историю о том, как охотник попал в волчьи капканы. Сам поставил и сам же попал в них. И рисунок вспомнил, как он лежит беспомощный, вытянувшийся во весь рост – руки и ноги скованы железными челюстями капканов. Эта картина часто преследовала меня в детстве: я переживал всё это, как будто сам попал в эти капканы: более всего меня поражала при этом беспомощность человека, что помрёт он от голода, и ещё то, что никто не знает и никогда не узнает про это. Вот эта беспомощность – тебя могут терзать волки, мучить голод, а ты ничего не можешь, и никому до этого нет дела, – меня просто угнетала.
И, стоя посреди болота, я пережил нечто похожее на то моё детское отчаяние… Мне хотелось бежать и бежать без оглядки из этого проклятого болота, но какая - то сила сковывала меня. Я стоял, понуро ссутулившись, слушал, как хлюпала кругом вода, и память услужливо подсовывала мне полузабытую чертовщину.
«Намедни Левку Головастого на Каменском болоте нашли… Еле отходили. Закоченел совсем и воды нахлебался… Как он там очутился? Черти отвезли. Иду я, грит, в Ефимовку, домой, – догоняют меня в поле на тройке с бубенцами. Тпру! Садись, Лёвка, подвезём! И ребята вроде знакомые… Весёлые! Сел я – и понеслось, замелькало – где земля, а где небо – не поймёшь. Песняка наяривают. И я с ними заодно… Вроде бы и гармошка была… А вот как в болоте очутился, убей, грит, не помню. То - то и оно -т о… Не пей в сумерках - ти. Не броди по дорогам. Смутное это время – самый разгул для чертей…»
«Они с целью заводят людей в болота. С це-елью… И в озере кто утонет или в пруду – тожеть их дело. А почему? Потому как ездят они на этих утопленниках. Ты думаешь, из кого черти тройки набирают? Из утопленников. В коренники мужики идут, а на пристяжку бабы. Намедни к Петьке Карузику заехали ночей: „Подкуй лошадь!“ Он завёл её в станок, взял заднюю ногу – ан не копыто, а пятка… Новенький, значит, у них. Объезжали. Накануне как раз Мишка Коровятник утонул».
«А откуда взялся этот Пантелеевич? Кто он такой? – начинаю поневоле думать я. – Он даже фамилии своей не назвал. А в каком он колхозе работает? Почему не поздоровался с ним тракторист? Где он живёт? Ничего не сказал…»
Я вспомнил, как подошёл он ко мне в тумской чайной: сутулый, плечистый, одутловатое красное лицо, глубоко посаженные медвежьи глазки. «Проездом, значит», – сказал он. Откуда он знал, что я проездом? А может, я по делам в Туму приехал? Ведь я никому не представлялся. И почему к нам никто не подошёл, пока мы сидели и пили? Ведь за столиками было полно народу. Кругом теснота, а у нас свободно. Если он и в самом деле работал в Туме или в ближнем колхозе, так ведь нашлись бы у него и знакомые. По крайней мере кто -нибудь поздоровался бы с ним. Никто не подошёл, никто не подсел к нам… «Ах я идиот! Ну с кем я связался?»
«Да глупости, глупости всё это, – отмахивался я. – Нет, погоди, погоди… Если бы он был здешний, неужели он не знал, что по дороге в Бузиново проехать нельзя? Ведь знал бы. Шофёр не сидит на печке. Конечно, знал! Недаром его тракторист предупредил, а он только усмехнулся…»
«Да ерунда… Просто понадеялся на себя. Не впервой, мол, проскочим».
«Ага, а то он из Рязани приехал? Не знал, что за лесом болото? Да что там говорить. Ему в любом случае надо было отдать меня трактористу. И меня не мучить, и себе не рисковать.
В любом, если бы он был добрым человеком…»
«Ну, какая чепуха! – пытался я урезонить себя. – Ведь он сам рисковал засесть в лесу».
«Рисковал, да не засел. В том - то всё и дело. Ехал по лесу целиком, по кочкам, по кустарнику, и не засел! Скажи я кому-нибудь – не поверят! Засмеют! А потом ещё и посветил мне, посигналил – лезь, милок, прямо в болото! Ах я идиот, ах идиот… Ну, кому я доверился, кому?»
«Постой, да он и фуражки не снимал ни разу. Да, да, не снимал… И в чайной за столом сидел в фуражке…»
– Но-о! Е-кэ-лэ-мэ-нэ… – раздалось где - то сзади, совсем близко.
Я обернулся и замер: шагах в десяти от меня что - то чернело: дерево – не дерево, человек – не человек. Вроде бы слишком высокий, и прямо на воде стоит. Меня словно толкнул кто - то, словно в ухо дунул и явственно сказал: «Вот он!» Да, это был он – Пантелеевич, высокий, плечистый – стоял на воде, широко расставив ноги. Я хотел крикнуть, но не смог и попятился назад.
– Да ну же, бегемот! Чего стала!
Захлюпала вода, громыхнуло дровяным стуком колесо, и чёрный человек колыхнулся, поплыл над водой, растопырив ноги. Да это ж повозка!
– Стойте! – закричал я и бросился к повозке.
Я бежал, разбрызгивая воду, будто на мне был водолазный костюм.
– Стойте! – Стою, хоть дои, – ответил насмешливо сверху возница. – Откуда тебя вынесло, Христос с тобой?
Он стоял на двухколесной таратайке, держась за вожжи.
Я ухватился одной рукой за нахлёстку, вторую подхватил возница и вытянул меня наверх.
– Держись за меня, – сказал он, потом обернулся к лошади и натянул вожжи. – Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ…
Таратайка дёрнулась и закачалась, словно на волнах поплыла. Лошадь шля по брюхо в воде, всё глубже и глубже погружаясь, вскинув морду и тревожно навострив уши. На миг мне показалось, что это не уши, а рога. Я вцепился в брезентовый плащ возницы и крикнул:
– Куда ты правишь? – Не кричи! Лошадь сама знает. Не замай! Она вывезет. Вот что натворили дожди - то – прямо потоп вселенский. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.
Только теперь я почуял, как дрожало у меня всё внутри, как ходенем ходили руки и щёлкали зубы. В коленях появилась какая - то расслабленность, словно они ватными сделались. Ужасно хотелось сесть. Я крепче держался за возницу, пытаясь унять хотя бы дрожь в пальцах, и не мог.
– Озяб, что ли? – спросил возница. – Да. – А ты встань на нахлёстки, – сказал он, обернувшись ко мне. – У меня сапоги резиновые. Да вроде бы мельче становится. – Она вывезет. Лошадь – скотина тонкая. – Вы случаем не знаете шофёра Пантелеевича из Тумы? – Кто ж его не знает! Энтот атлет. Машину за передок подымает… А что? – Да так… – Мне стало стыдно своих недавних страхов и подозрений, я замялся и спросил: – А вы сами - то кто? Кем работаете? – Я из пастухов. А теперь осеменителем работаю. – Каким осеменителем? – Искусственным. Быков теперь перевели, вот я и занимаюсь с коровами. С луговой фермы еду. Раньше там быка держали. А теперь говорят – нельзя. Вредно! Наука, она свою струю ведёт. По - новому, значит. – Он помолчал и потом спросил: – Как ты здесь очутился? – Заблудился. – Откуда шёл? – Из Тумы. – Из Тумы? Вон что! А на луга утопал… под самое озеро. – Дорога увела. – Это черти тебя завлекли, – сказал он серьёзно. – В этом болоте и утонуть не мудрено. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.
(*) И ветер дует строки Навои - Алишер Навои (узб. Alisher Navoiy; уйг. Әлшир Нава’и/ئەلشىر ناۋائى; перс. علیشیر نوایی; Низомидди́н Мир Алише́р; 9 февраля 1441, Герат — 3 января 1501, там же) — тюркский поэт... ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
На севере наступила долгая полярная ночь. Стадо оленей кочевало по тундре в поисках вкусного ягеля. Однажды во время пурги оленёнок Нойко лежал рядом со своей мамой и смотрел как ветер вздымает в воздух хлопья холодного снега.
- Как холодно, мама, и на небе уже давно нет солнышка. Неужели оно забыло про нас? - спросил оленёнок. - Нет, Нойко, солнце ничего не забывает. Просто оно пока нужнее в других краях. Скоро солнце опять появится на небе. - А это хорошо, что мы так долго его не увидим? - Во всём можно найти что-то хорошее или плохое. С одной стороны, скучно жить без солнца, но с другой – когда оно снова появится на небе, это будет для нас очень большой радостью - придёт весна. За это время мы должны вырасти и стать лучше, добрее, чтобы и солнце обрадовалось встрече. Давай я расскажу тебе сказку.
Нойко поплотнее прижался к маме и приготовился слушать.
- Есть у нашего Солнца сыновья - Солнечные ветры. – начала мама. – Растут они такими же добрыми, сильными и горячими, как и их Мать-Солнце. Когда Солнечные ветры вырастают, то начинают помогать Солнцу дарить всем свет, тепло и счастье. Как-то раз один Солнечный ветер залетел на Землю.
Сначала он посетил южные страны, потому что они лучше всего освещаются солнечными лучами. Солнечный ветер летел и смотрел как здесь живут. Было там светло, солнечно и радостно: всюду цвели цветы, пели птицы и искрилось тёплое ласковое море.
Затем Солнечный ветер полетел к северу. Чем дальше он летел, тем меньше становилось света и красок. Вот в конце концов он залетел туда, где даже не растут деревья, лишь дуют суровые ветра и земля покрыта холодным снегом. Солнце сюда подолгу не заглядывало. «Как трудно живётся на этой холодной земле» - подумал Солнечный ветер и решил сделать необыкновенный подарок для этого сурового края. Солнечный ветер полетел над землей и засветился ярким светом. От этого всё небо словно ожило: засияло, заколыхалось, переливаясь волшебными цветами. Увидев это, все очень удивились и обрадовались. Они поняли, что это дар солнца.
Вскоре Солнечный ветер вернулся домой и рассказал своим братьям о том, что с ним случилось. И тогда они решили, что время от времени будут прилетать на землю, на север, и напоминать всем долгими полярными ночами о Солнце.
Оленёнок уснул. А когда он проснулся, то увидел, что пурга уже кончилась. Нойко выскочил из снежной пещеры и увидел ясное звёздное небо, а на нём - северное сияние!
- Смотри, мама, Солнечные ветры снова к нам прилетели! Надо их поприветствовать! – радостно крикнул оленёнок и помахал им хвостиком. И с тех пор Нойко знал, что северное сияние не просто так полошит, беспокоит небо, как ему казалось раньше, а что оно напоминает о скорой встрече с солнцем.
Карпы резвятся в прозрачной воде, - Яркие листья. Солнечный луч набросал на холсте Свежие мысли.
Ветка вишнёвая первый цветок Вновь потеряет, Рыб позабавит живой лепесток, - Он уплывает...
Этой весенней прохладной порой, Птицы воркуют. Девушка - рыба в воде голубой, Плавно танцует.
Как сердолик у неё чешуя, Стан человечий, И золотистой накидки края Прямо на плечи.
Девушка - рыба (Отрывок) Автор: Наталия Пегас
Пока искали ключи, Нина попыталась пристроиться к стенке, чтобы её не толкали. И заметила, что рядом с кабинетом директора стоит незнакомый господин в сером костюме. Важный господин, серьёзный такой, с лицом высокопоставленного начальника. Он в меру упитан, в меру лысоват и седоват, по росту, наверное, чуть выше Нины, лет эдак пятидесяти пяти с хвостиком.
«Гость, однако, - подумала Нина, - Неприятный тип! Тупо смотрит поверх голов. Кто он вообще такой?»
Между тем, кто-то уже открыл конференц зал и толпа преподавателей, кряхтя, стала вытекать из учительской, которая просто не способна была вместить всех и сразу. Собственно все и сразу здесь редко собирались. Учительская – скорее проходная комната, хранящая классные журналы, чайники, кружки, заварки, печенье и всякий совершенно не нужный хлам: старые тетради студентов, рваные книги, десятилетней давности газеты, просто какую - то пожелтевшую от времени бумагу.
*** - Дамы и господа! Нет, друзья! Просто друзья! – провозгласил взобравшийся на трибуну важный с начальственным лицом господин. – Мы живём в очень, очень трудное время! Это время, когда разрушаются привычные всем нам ценности. Но ничего не предложено взамен.
«К чему он это говорит? – недоумевала Нина и стала озираться. – Боже, с какими лицами все его слушают!»
- Я пришёл к вам, чтобы помочь материально, а ещё более духовно! Помочь преодолеть кризис. Наступают тёмные времена, когда очень трудно будет сохранить свет души…
Нина не удержалась и спросила сидящего рядом с ней преподавателя слесарного дела:
- Кто это? - Это, а…, - махнул рукой тот, - Спонсор наш. - Спонсор? - Ну да. Говорят, денег на ремонт дал. А то это здание лет сорок уже…
- Враг человеческий не дремлет! Он старается поработить каждого из нас! - А это что, проповедь? – Нина уже откровенно давилась смехом. - Наверное, - опять махнул рукой преподаватель слесарного дела. – У него есть деньги, пусть говорит, что хочет!
«Дурдом солнышко, отряд ромашка» - подумала Нина.
- Я пришёл помочь каждому из вас найти свой путь во тьме! – не унимался гость.
Нина откинулась в кресле и закрыла глаза, пытаясь чуть подремать, но голос «пророка» навязчиво звучал в её голове.
*** На следующий день Нина снова увидела в лицее «Кашпировского». Так про себя она назвала спонсора. Он стоял и о чём - то чинно беседовал с Лидией Ильиничной Кузякиной, заучем по практике. Лидия Ильинична нервничала, без конца поправляла очки, краснела. А спонсор, напротив, держался просто, без вчерашнего высокомерия. Словно почувствовав взгляд Нины, он повернул голову в её сторону.
Взгляд светло карих глаз обжёг, как может обжечь прикосновение к раскалённой плите. Нина тут же отвернулась. Однако, «Кашпировский» неожиданно прервав свою беседу, подошёл к девушке.
- Какая встреча! – воскликнул он. – Я вас не видел вчера на банкете. - Меня не было на банкете, - пробормотала Нина, собираясь уйти. - Нет, нет, постойте, - «Кашпировский» неотрывно смотрел девушке в глаза. От этого взгляда невозможно было избавиться. Он чувствовался даже затылком. – Такая красивая девочка и такая печальная судьба. - Вы это о чём? – Нина неожиданно для себя самой покраснела. - Я хотел бы с вами поговорить. Отойдёмте в стороночку.
Под пристальным вниманием Лидии Ильиничны Нине пришлось сделать несколько шагов к стоящему в коридоре шкафу.
- Я… у меня нет времени, - попыталась возразить девушка. – У меня сейчас лекции. - Это займёт буквально пару минут, - «Кашпировский» сладко заулыбался. – Позвольте представиться вам, Игорь Павлович Оникин, психотерапевт, специалист по целебному массажу и отныне ваш друг.
Нина хмыкнула.
- Я понимаю, что кажусь вам навязчивым, однако, мне действительно жаль вас. Ваше прошлое… оно вас не отпускает. Оно преследует вас во снах. Нине вдруг стало дурно. То ли от чрезмерно пристального светло карего взгляда. То ли от того, что всплыл в воображении ветхий деревянный дом. Девушке даже показалось, что она услышала тяжёлые, монотонные шаги…
- Лапочка, тебе нужна помощь, - нежно сказал Игорь Павлович и взял Нину за руку.
Прикосновение, словно касание к оголённому проводу. Появились смешанные чувства стыда, отвращения и еще какое - то непонятное, близкое к удовольствию. Будто кровь в венах обратилась в расплавленный металл.
- Конечно, ты сильный человечек, но есть вещи, с которыми трудно справиться в одиночку…
*** А ночью Нине снова приснился дом её детства. Только пустой. И девушка видела себя уже не маленькой девочкой, а взрослой. И такая тишина и умиротворение вокруг. Внезапно картинка сменилась. Нина обнаружила, что стоит в большом красивом, с античными колоннами зале. По центру – каменный белый стол и на нём какая - то раскрытая книга. Откуда - то появляется Игорь Павлович. Седые волосы на затылке тщательно приглажены к голове, лицо светлое, светлое, глаза так и лучатся счастьем.
- Пойдём, лапочка, - протягивает он руку Нине.
И девушка отчего - то слушается его. И ведёт её Игорь Павлович к столу с книгой
- Пиши, - властным тоном приказывает он. - Что писать? - Нина с удивлением смотрит на пустые белые страницы раскрытой книги. - Моё имя и своё пиши….
Секта. Повесть. Глава 1. Встреча (Отрывок) Автор: Марина Новиковская
Сырдон - герой осетинского нартского эпоса, сын Гатага и Дзерассы, в котором переплелись черты характерные для трикстера и культурного героя. Особенность его эпического образа в нартиаде заключается в том, что он развивался не в героическом, а комическом и бытовом плане.
Русь, опоясана реками И дебрями окружена, С болотами и журавлями, И с мутным взором колдуна,
Где разноликие народы Из края в край, из дола в дол Ведут ночные хороводы Под заревом горящих сел.
Где ведуны с ворожеями Чаруют злаки на полях И ведьмы тешатся с чертями В дорожных снеговых столбах.
Где буйно заметает вьюга До крыши — утлое жильё, И девушка на злого друга Под снегом точит лезвеё.
Где все пути и все распутья Живой клюкой измождены, И вихрь, свистящий в голых прутьях, Поёт преданья старины…
Так — я узнал в моей дремоте Страны родимой нищету, И в лоскутах её лохмотий Души скрываю наготу.
Тропу печальную, ночную Я до погоста протоптал, И там, на кладбище ночуя, Подолгу песни распевал.
И сам не понял, не измерил, Кому я песни посвятил, В какого бога страстно верил, Какую девушку любил.
Поэт: Александр Блок — «Русь« (Избранное)
Верхнее течение Немана с древнейших времен до 11 века не входило ни в одно из известных государств.
Проживая в крайне болотистой местности, и, будучи отрезанными притоками Немана от большой земли, его жители получили «природное» право оставаться свободными от каких - либо геополитических обязательств.
Греческая картографическая традиция (восходящая еще, видимо, к скифо - сарматским терминам) называла эти места «чёрными» (дикими). Достоверно известно, что в 10 в. тут проживали пограничные роды племенных союзов разного происхождения – балтского, балто - славянского, восточнославянского и западнославянского (даже в археологическом плане тут сходились рубежи разных археологических культур — преобладала так называемая Милоградская).
Разговор о северной половине той географической страны , которую эллины в свое время звали «Невридой». Геродот в своей «Истории» указывал: «Эти люди, по - видимому, колдуны». А вот средневековые балты звали колдунов «криве».
Пространство Чёрной Руси (именно так его называют европейские карты XIII столетия) ещё и внутри разделялось водными преградами (болотами, притоками Немана, старицами, ериками и озёрами). На «острова». Каждый из них являлся местом обитания того или иного клана (мелкого племенного объединения). Тропы через гати и броды являлись «клановой тайной» – держались в секрете. В итоге никто из сильных народов не шёл сюда за данью...
Исторический регион являлся многонациональным – в нём обитали отдельные родовые гнезда народов и племенных союзов. Именно те, которые не пожелали стать частью Руси, Польши, Великого Княжества Литовского или германских колоний (уже появившихся в 12 столетии в Мазурии (*)).
Кстати, о МАЗурии. Название области от понятия МАЗовецка Падь (Мазовецкая низменность). А основа МАЗ переводилась с языка праславян — «грязь, болото»... Очень смахивает на финноязычное МОСК (МОЗГ) — «грязная жижа» (к слову, отсюда МОСК ВА — «река, испачканная грязной жижей» на языке племенного союза меря).
Чёрные Земли первоначально не имели отношения к русским (тем более, наша нация тогда ещё только начала складываться). Они стали называться Чёрной Русью лишь с появлением тут первого форпоста Рюриковичей – Новогорода (Новогородка, Навагрудака или Новогрудка).
А через столетие – ещё и Городена (этот же форт звался на иных языках Гродно, Городно, Городня или Гроден). То есть лишь с середины XI века. Это первые тут оГОРОЖенные частоколом поселения. Отсюда такие имена. Новогородок основан в 1044 году контингентом армии Ярослава Мудрого. Местность впервые получила право зваться «русской» (хотя понятия «русский» тогда не было).
«Чернорусы» (балты-«колдуны», «дремучие» восточные славяне, дикие поляки - мазуры и «болотные» кривичи) сопротивлялись сразу нескольким завоевателям. Стране «литвинов», колониям немецких рыцарей, Киевской Руси и головорезам польского короля Болеслава Храброго. Часть мазовшан (мазуров) ненавидела этого деспота не меньше, чем немцев. Было время, когда свою руку на «чёрные» просторы пыталось наложить Галицко-Волынское «королевство»… Чёрная Русь сопротивлялась более 200 лет ...
«Одичавшие» племена или Что такое «Чёрная Русь»? (Избранное) Источник : vlad_vlz _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) уже появившихся в 12 столетии в Мазурии - Мазурия. Историческая область на северо - востоке Польши между низовьем Вислы и границами с современной Калининградской областью России.
Её поносят все и даже он, Кто Аполлона чтит златой закон. В стране далёкой, где приют её, В обиде я пошёл искать её Сестру как эха, так и миража.
Какое счастье, что пошёл я прочь, Упрямо двигаясь сквозь день и ночь, Ища её на высоте вулкана, Среди снегов и куч песка и камня Перед пещерой семерых уснувших. Бел лоб её, как заживо гниющий, Глаза, как небо, сини, губы красны, И кудрей мёд на животе атласном.
Пожар зелёный, вспыхнувший в лесу, Мать - гору славит каждую весну, И славу ей поёт любая птица, А в ноябре великая царица Теряет пышную свою красу, Но дар мне дан, и я её люблю, Не помня ни жестокость, ни обман, Не ведая, как будет знак мне дан
из книги «Белая Богиня» Роберта Грейвса
.. Впрочем, простите, я, кажется, отвлёкся от темы нашей беседы. Итак, Ватсон, позвольте вам заметить, что никакого противоречия в моих словах нет. Всё дело в том, что вы, как и большинство современных образованных европейцев и американцев, давно смирившихся с продажностью средств массовой информации, как с неизбежным злом, тем не менее, даже не подозреваете, что у этих самых mass media могут быть и какие - то иные функции, помимо систематического оболванивания наших несчастных сограждан.
— Помилуйте, Холмс, какие же у них ещё могут быть функции? — Например, информативные. Да, да, не удивляйтесь, Ватсон, средства массовой информации могут также использоваться и для распространения целевой, в смысле управленчески значимой, информации, сколь бы парадоксальным вам это не казалось! — Хорош парадокс! — Но только выделить и воспринять её на фоне «помех» — своеобразного информационного шума, предназначенного для толпы, — могут не все, а лишь те, кому информация адресована, а также и те, кто точно знает, что именно и где следует искать. — Уж не имеете ли вы в виду зашифрованные послания в отделе рекламы? — И их тоже. Однако не думайте, что они должны быть непременно зашифрованы. Достаточно использования некоторых ключевых слов или чисел для включения повышенного внимания адресата и вплетения в текст набора стандартных узнаваемых образов. Остальное можно компенсировать игрой слов, иносказательностью — последовательным выстраиванием в статьях того, что у кино - и театральных режиссёров и постановщиков принято называть подтекстом, и что некоторые искусствоведы называют «вторым смысловым рядом», который обычно не воспринимается при поверхностном чтении. Уверяю вас, Ватсон, при умении создавать и прочитывать второй смысловой ряд некоторых текстов, эффект может быть потрясающий.
