Подхалимаж ради Манички

Душевность есть любовь
К живому, людям – цель,
И от неё зависит жизнь,
Оценка, итог Бога.
И в разобщённости
Постелена постель,
Сосуществование – приз
От подсознания строгого.

Душевность есть работа
Буквы и числа,
Души работа,
Внутреннего «Я».
А математика букв
Людям принесла,
Кроме заботы,
Блага и - не зря.

                          Душевность (Отрывок)
                        Автор: Валерий Кобелев

— Вот я приехал к тебе… сам приехал… — шептал Василий Назарыч, рассматривая свою Надю пристальным взглядом. — Состарился совсем… хотел тебя увидать…

Надежда Васильевна провела отца в заднюю половину флигелька, где она занимала две крошечных комнатки; в одной жила сама с Маней, а в другой Павла Ивановна. Старушка узнала по голосу Василия Назарыча и другим ходом вышла в сени, чтобы не помешать первым минутам этого свидания.

— У меня, папа, нет отдельной приемной, — говорила Надежда Васильевна, начиная прибирать разбросанные везде детские игрушки.

Старик покосился в угол, где стояла маленькая детская кроватка; его точно что кольнуло, и Надежда Васильевна заметила, как он отвернулся, стараясь смотреть в другую сторону. Маленькая Маня спала детским крепким сном, не подозревая, какую душевную муку подняло в душе старика её невинное присутствие в этой комнате.

— Ну, как ты живёшь здесь?.. — заговорил Василий Назарыч после короткой, но тяжелой паузы. — Всё с твоей школой да с бабами возишься? Слышал, всё слышал… Сорока на хвосте приносила весточки. Вон ты какая сама-то стала: точно сейчас из монастыря. Ведь три года не видались…

В голосе старика опять послышались глухие слёзы, но он сдержал себя на этот раз. Надежда Васильевна от сильного волнения не знала, что ей делать и что говорить. Она так давно не видала отца, которого всегда безумно любила. В её глазах это был идеальный человек: добрый, великодушный, энергичный. Она забыла об отношениях лично к ней, а видела отца только таким, каким всегда любила его.

Эта представительная стариковская фигура, эта седая большая голова, это открытое энергичное лицо, эти строгие и ласковые глаза — всё в нём было для неё дорого, и она сто раз принималась целовать отца. От неожиданного счастья она теряла голову и плохо помнила, что говорила, повторяя одни вопросы и отвечая невпопад. Радость, и слёзы, и горе — всё это перемешалось в одно чувство, которое придавало Надежде Васильевне неизъяснимую прелесть в глазах отца.

Девушка превратилась в женщину, но какую женщину… Разве это была чета другим женщинам! В дочери старик любил самого себя, те именно душевные качества, какие уважал в людях больше всего: прямоту характера, честность и тот особенный склад душевности, какая так редко встречается.

Трудовая, почти бедная обстановка произвела на Василия Назарыча сильное впечатление, досказав ему то, чего он иногда не понимал в дочери. Теперь, как никогда, он чувствовал, что Надя не вернётся больше в отцовский дом, а будет жить в том мирке, который создала себе сама.

— Я не приехал бы к тебе, если бы был уверен, что ты сама навестишь нас с матерью… — говорил он. — Но потом рассудил, что тебе, пожалуй, и незачем к нам ездить: у нас своё, у тебя своё… Поэтому я тебя не буду звать домой, Надя; живи с богом здесь, если тебе здесь хорошо…
— Да, мне, папа, здесь очень хорошо. Я не желаю ничего лучшего.

Когда первый прилив радости миновал, Надежда Васильевна почувствовала неприятное сомнение: именно, ей казалось, что отец не высказал прямо цели своего приезда и что-то скрывает от неё. Это было написано на его лице, хотя он и старался замаскировать что-то.

                                                                                                                    из романа Д.Н. Мамина -Сибиряка: Приваловские миллионы