Два ниндзя в ипостаси: Разума и сердца Вышли на ринг сразиться И усвоить. Познать кто правый воин.
из стихотворения Рушана Варламова Внутренняя борьба. Противодействие разума и сердца
Это был необыкновенный день в маленьком государстве гномов. С утра всё шло как всегда, но в полдень непривычный звук потряс пещеру. Он походил не то на могучий вздох, не то на гулкий порыв ветра, не то на рык огромного зверя. Воздух в пещере заколебался, и часть светильников погасла. С потолка пещеры посыпались камешки, а эхо непонятного звука вырвалось наружу и потревожило окрестность.
Гномы, находившиеся в долине, со всех ног бросились к пещере, а им навстречу спешила перепуганная стража. Все с удивлением спрашивали Друг Друга:
— Ты слышал?! Что это такое? Уж не наступает ли конец света?!
И только мудрый Кастальо, старейшина гномов и их летописец, догадался, что случилось. Он поднял палец и торжественно провозгласил:
— Это просыпается госпожа!
Кастальо был прав. Странный звук оказался зевком пробуждающейся волшебницы. За ним последовали другие, не менее мощные, они погасили все остальные светильники, переломали мебель — маленькие столики, стульчики и кроватки гномов, заставили зловеще затрещать стены пещеры…
И вот Арахна пришла в себя. Спящий человек не замечает времени, и колдунье показалось, что она какую-нибудь минуту назад спасалась от звериной рати, которую натравил на неё могучий Гуррикап. Непонятно только было, куда девались звери и птицы и почему она, Арахна, лежит у себя в пещере на постели. Волшебница позвала:
— Эй, кто там? Идите сюда!
В пещеру робко вошли гномы, пробираясь среди обломков и освещая себе путь факелами. Шествие возглавлял Кастальо.
— Позовите Антрено! — приказала колдунья. — Пусть он объяснит, что здесь случилось. — У нас нет такого человека, госпожа, — осмелился доложить Кастальо. — В нашем племени давным-давно никого не называли таким именем. — Так значит, я очень долго спала? — недоверчиво спросила Арахна. — На памяти людской ты почивала много веков, повелительница, — сказал старый гном. — Мы не знаем, когда и как ты заснула, и почему этот сон был таким долгим. Но мы всегда помнили свои обязанности и хорошо охраняли твой покой. — Благодарю вас за верную службу, — небрежно молвила Арахна. — Я надеюсь, вы меня накормите: я зверски голодна.
Обеденным столом Арахны был высокий камень с плоской верхушкой, находившийся невдалеке от входа в пещеру; он сохранился с древних времен. Гномы поднимались на него по длинным лестницам, а чтобы доставлять туда очередные блюда, они приспособили остроумную систему блоков: все это веками оберегали гномы.
Колдунья съела всё, что было в запасе, и потребовала добавки. Она уплела четырех жареных быков и трёх баранов, семнадцать фазанов и шестьдесят четыре куропатки, закусила двумя десятками булок и выпила полную бочку воды. Потом, поглаживая живот, разнежено сказала:
— После такого обеда не мешало бы вздремнуть.
Но волшебница тут же сообразила, что и так проспала слишком долго, и решила заняться делами.
— Всё-таки надо разузнать, — пробурчала она, — сколько времени продолжался сон, который навеял на меня Гуррикап.
Она расспросила Кастальо о великом волшебнике. Колдунья испытала злое удовлетворение, узнав, что в течение многих поколений никто в этих краях слыхом не слыхивал о чародее с таким именем.
— Что, просчитался, голубчик, — ядовито усмехнулась Арахна, — тебя давно на свете нет, а я живу, и теперь никто не помешает мне распоряжаться в этой стране, как я хочу.
Кастальо рассказал волшебнице, что в шкафу хранится множество рукописей — летопись Волшебной страны. Прежде чем приступать к решительным действиям против обитателей этого затерянного мирка, Арахна надумала познакомиться с его историей. Вдруг за протекшие века здесь вновь появился какой-нибудь могучий чародей, которого нужно остерегаться.
Друзья, а вот у меня давление, то которое артериальное, всегда повышенное. Вот замерь мне давление в самой спокойной обстановке и всегда, подчёркиваю всегда, оно будет 160 +. А если обстановка не спокойная, то и выше.
Вот к примеру картина, иллюстрирующая сказанное - Я военкомате. Замеряют значит давление. И говорят:
- А ты знаешь, что у тебя давление 180 на что то там. Про что -то там не помню, но что 180, то этот так точно. (У меня даже справка официальная есть, про эти 180, правда не из военкомата). - Теперь знаю, товарищ военврач. - И что будем делать? - Наверное служить. Так же как все. Вот уже и предварительное предписание выписано - ВВС (Наземная служба)
И что вы думаете друзья, как развивалась ситуация дальше, после выше упомянутого диалога?
Правильно. Сразу же видно, что перед нами настоящий боец. Но вот сами подумайте, ещё не принимал присяги, даже в часть не был пока отправлен, а уже переносит тяготы и лишения воинской службы стойко и с армейским юмором. Поэтому и такой вердикт - Годен. Проследуй к следующему специалисту.
Конечно, уважаемые друзья, я привёл эту историю не тому, дабы при помощи её теперь легитимизировать призыв на воинскую службу всех гипертоников.
Нет, это история не об этом. А о чём она тогда? Даже не знаю.. Наверное про области высокого давления и людей их населяющих.
Ждать не надо лета, чтоб узнать, что счастье есть. Ждать не буду лета, чтоб сказать, что счастье здесь. Я узнала тайну: для надежды, для мечты Мне никто не нужен. Даже ты.
Головою своей уходя в сады, постепенно теряю ориентацию, от голово - кружения моей головы искривляется ткань пространства. Как стояла я на сундуке, на одной ножке, другой покачивая, говорила, смеялась, нашептывала – всё тебе, то была в это время почти что счастлива… На обоях узоры так были нежны и засыпаны лепестками цветочными, что в противовес кружению моей головы – лишь моих же позвонков многоточие. Нет достаточных оснований и нет причин для такого минорного настроения, только в том оправданье, что зацвели сады, но по-прежнему в мире нет потепления
Головы кружение Автор: Оксана Францева
Так в семье Милашкиных называли деревянную детскую кровать - качалку. Она была тёмно - зелёного цвета и стояла впритык к голландке. Качка предназначалась для новорожденного Вани – осенью в семье появился третий ребенок. Сын. Такой желанный и долгожданный! Его сестрёнкам Варе и Лесе было три с половиной и два годика. Они знали: братик будет спать не в обычной люльке, подвешенной к потолку на железном крюке, а в качке. Чуть дотронешься до кроватки – она сама качается.
Старшая из девочек росла озорной и любопытной, она решила испытать качку на себе. Папа с мамой с утра ушли на работу, Ванюшка спал на родительской постели, а баба Луша вышла скотине корм задать. На какое -то время сестрёнки оказались дома одни. Качка была пустая, не застеленная – за детским матрасиком и покрывалом надо было ехать в город. До воскресенья было ещё дня три.
Деловая Варя заявила младшей сестрёнке:
- Лезь в качку! Давай ты будешь ребёнок, а я – мама. Я тебе песенку спою и укачаю. - Нет, - отказалась тихоня Леся. – Качка Ванина, а не моя. И я уже не маленькая, чтобы в такой кроватке спать. - Ты не маленькая? Я что ли маленькая!? – и, подтащив стул к качке, скомандовала: «Залезь сюда, потом – в качку. Поняла?» - Не буду, - уперлась младшая сестрёнка и отошла на всякий случай в сторону: Варя была скорая на расправу, если с ней кто-то в чем-то не соглашался. Сверстникам и Лесе, застенчивость и несогласие которой выводили Варвару из себя, частенько доставались тумаки и подзатыльники. - Ладно, иди отсюда, неумеха, - Варвара сама полезла на стул. Она была лёгкая и ловкая, как обезьянка. Леся и сообразить не успела, как Варя, оказавшись в кроватке, начала её раскачивать с видом победительницы. И до того разошлась, что не могла остановиться. Качка с грохотом опрокинулась, и Варя оказалась на полу, закрытая кроваткой. Девочки испугались, но ни одна не заплакала, чтобы не разбудить братишку. Варя барахталась, выползая из -под кроватки. Леся старалась ей помочь, но безрезультатно.
Тут зашла бабушка Луша.
- Ах, негодницы, озорницы! – вполголоса выговаривала она внучкам, поднимая кроватку. - Это всё ты, Варвара! – мягко шлепнула она старшую из сестрёнок. – Вечно что-нибудь выдумаешь. Вот отцу расскажу!
Девочки громко вздохнули: отца они побаивались. До вечера обе сидели притихшие, играли в самодельные тряпичные куколки и без капризов съели кашу, которую для них сварила бабушка.
Вечером отец, узнав о происшедшем, укоризненно качал головой: «Варя, ведь ты могла сильно ушибиться или руку сломать. Ты у нас старшая, и я хотел тебя попросить помогать бабушке за Ваней присматривать. И потом – какой ты пример сестре подаёшь? Я думал, ты у нас большая.
- Я большая, я больше так не буду, - глотая слёзы и не поднимая глаз на отца, отвечала Варвара. –Буду подавать только хороший пример.
С этих пор сестрёнки заделались хорошими нянями. Родители купили матрасик, постельное бельё, застелили Ванину кроватку и чуть ли не торжественно перенесли сына в его постельку.
Варя с Лесей пели песенки, когда бабушка укачивала внука. Пели те, что слышали от мамы и бабы Луши, ещё и сами выдумывали.Каждый день у них были новые «баюшки», в которых сестрёнки желали братцу вырасти умным и смелым, ловким и сильным. Таким, как их отец.
Возьмите, возьмите предвиденья дар И дивную тайну возьмите! Смирите души истребительный жар, Волнение дум утолите! О, дайте мне каплю забвенья одну, Чтоб мог я предаться отрадному сну.
Я видел, я знаю — зачем не забыл! Мои сокрушаются силы. В грядущем ужасном я мыслью парил, Я тайну исторг из могилы. Я тайну проникнул веков в глубине, И радость с тех пор недоступна ко мне!
Сказать ли? но мир так спокоен и тих, Всё небо так чисто и ясно, И солнце стремится, как юный жених, В объятья природы прекрасной. И люди привыкли так весело жить, Зачем же мне тайной в них радость губить?
Погибни ж, зловещая, в мраке души! О, дайте мне прежние годы, Когда я, стад пастырь, в безвестной тиши Светил созерцал хороводы И, юный свидетель высоких чудес, Был светел душою, как звёзды небес !
Тайна пророка Автор: Дмитрий Ознобишин
Луна немного сжата рамами окна. Она могла бы лопнуть как яйцо, но не сделает этого. В окне, в доме напротив, кто-то зажёг Красную Лампу.
Я тру глаза. Жутко страшно и хочется спать. Внизу, под окном, стоит Человек в мокром плаще, с немым голубым лицом. Он смотрит и ждёт. Ждёт, когда я высуну голову и скажу:
«Привет! Ты клёвый! Как дела?». Одним словом, замечу его и превознесу до небес. Он огромного роста, раза в три выше обычной меня. Мимо бегут пешеходы, проезжают завьюженные авто. А он там один: неподвижный и сильный. Длинный плащ, прячущий кисти рук, с каждой минутой черней в манном свете. Он ждёт пять ночей. Но я то знаю, что ещё не опоздала. Ведь и я не сплю уже пятую ночь.
- Только бы не уснуть, - говорю я себе, - иначе тайна опять ускользнет.
На улице падает снег. Луна шершавая и ломкая, как гипс. Брожу по супермаркету, который работает круглые сутки. Набиваю корзину цветными коробками, но она все также пуста. Торговые залы проглатывают меня вместе с моим исступленьем. Две продавщицы с ветками клевера на униформе сверяют на выходе чеки.
- Купите же что-нибудь! – кричат они мне и машут длинной бумажкой. Одна из них утверждает, что я заплатила за вещь, но её не взяла. Движением пальца она поднимает руку. Палец смотрит вверх, а затем на стеклянные двери. Я двигаюсь к ним.
Вдруг появляется он, тот Человек, и протягивает книгу в серебряном переплёте. С обложки стекает название – никому не понятный язык. Сейчас Человек дружелюбен, и я сделаю всё, что он скажет. Он произнёс: «Возьми эту книгу и поднеси к стеклянной двери. Когда на неё упадёт белый свет, взгляни на своё отраженье. Ты узнаешь тайну Луны».
Я повернулась к двери. Луна осветила меня, а я посмотрела в стекло. Но вместо меня там был Человек: всё то же немое лицо. Книга вспыхнула и тот час сгорела. Пепел обнял все пальцы. Человек прошептал: «Получилось!», стал ещё выше, чем был и исчез.
В стекле отразилась девчушка лет десяти. Она глядела на свет и считала тайной Луны связь Великана и Карлика…
Я протёрла глаза и посмотрела в окно. Кто-то в доме напротив выключил свет и убил мою Красную Лампу.
Поднималась она вверх, на землю, точно так же, как и опускалась в шахту,-- с затуманенным сознанием и с одним только ощущением ужасающей пустоты под ногами... В омертвевшем мозгу её слабо мелькала одна только мысль: вот - вот что - нибудь случится в этом узком, мокром колодце, по которому бесшумно скользит платформа,-- оборвётся канат, и она с высоты полетит в тёмную бездну; лопнет деревянная обшивка колодца, и её расплющат, сомнут гнилые брёвна; свалится что - нибудь сверху, и ей разможжит голову... Наконец, повернётся она как - нибудь неловко в подземной клетке, зацепится платьем за сруб или прикоснётся к срубу локтём, спиною -- и ей сорвёт кожу, оторвёт руку, пальцы... Инстинктивно она ёжилась, горбилась, точно над нею удар заносили...
И вдруг забрезжил свет... Сперва слабый, серенький, как перед утром, потом все ярче, всё белее. Наконец отчётливо и звонко хлынули откуда - то с высоты живые звуки живой жизни... О, да неужели же земля, небо, солнце, воздух?!
И с лёгким тоненьким вскриком, похожим на тот, каким вскрикивают дети, когда их ошеломят до испуга, до истерики неожиданною огромною радостью,-- Рябушкина выскочила из подъёмной клетки и огляделась кругом: да неужели же она на земле? И что такое теперь -- утро ли, полдень или вечер? Ах, да не всё ли равно!.. Только бы жить, жить, жить!.. Только бы небо, солнце, свет!..
И она сперва засмеялась, а потом заплакала... Чем - то чудесным, новым, словно неиспытанным показался ей белый день, лившийся со двора в широкие, раскрытые настежь окна надшахтного здания... Чудесным, новым показался воздух, которым она надышаться не могла.
И весь тот день до самой ночи она носила в себе это до слез умилительное и благодарное сознание, что она -- на земле и дышит воздухом земли, что над нею небо и солнце, что она жива и вокруг неё всё живёт... И весь тот день до самой ночи она всячески старалась забыть, не думать, не вспоминать о том, что было под землею, что было смертью и говорило только о смерти.
И ложась в постель на ночь, она приняла все предосторожности, чтобы "не думать и не вспоминать". Она нарочно не потушила лампы, чтобы темнота ночи не напомнила бы ей темноты подземелья и всего, что там было. Закрывши глаза, она повторяла только одно слово: "Спать, спать, спать..." Этим ритмическим повторением она хотела загипнотизировать себя, внушить себе сон. Но гипноз не удавался. Чёрные видения тихо подступали к ней, окружали со всех сторон, дышали в лицо ей дыханием ужаса и смерти.
Опять видела она отравленные могилы, узкие и тесные, мокрые и смрадные... Видела чёрных людей, похожих на зверей... Видела и слышала их адскую работу под немолчною угрозою смерти... Видела самую смерть, разные кровавые катастрофы, о которых до сих пор знала только понаслышке из книг, из газет, теперь же видела перед собою, как живые: все эти обвалы, взрывы, пожары, затопления... раздробленные кости, проломленные черепа, обуглившиеся тела, оторванные руки и ноги... целые потоки крови человеческой, целое море слёз...
Вопреки отчаянным усилиям с ее стороны "не думать, не вспоминать", воспоминания и думы всё плыли и плыли перед нею, неумолимые и беспощадные в своей жестокой отчётливости и яркости. От взволнованной, лихорадочной работы мозга у неё опять мучительно болела голова, стучало в темя и в виски. И во рту было сухо, и опять вся она горела, как отравленная. Она и упивалась этими ужасными воспоминаниями своими, и в то же время боролась против них всеми силами, гнала их от себя с ненавистью.
-- Ах, да не теперь! -- беззвучно шептала она и то открывала глаза, то закрывала, сбрасывая с себя одеяло, вставала, садилась на постели, то снова падала в подушки и шептала: "Спать, спать, спать..."
Но, вместо того чтобы спать, она с мучительным сладострастием опять погружалась в то, от чего не знала, как избавиться.
"Ну хорошо...-- думала она,-- ну, пусть так... пусть все это непостижимо ужасно, нечеловечески жестоко, несправедливо, безумно... Да я - то тут при чём? Что я-то могу поделать?.. У меня вот голова болит смертельно, в темя и в виски молотки стучат, и мне даже думать нестерпимо мучительно... Ничего я не могу... да и никто, никто не может! Тут -- заколдованный круг, из которого не выбраться, проклятая стена, о которую можно голову расколоть вдребезги и которая от этого не дрогнет ни на мгновение... И следовательно, чего же тут мучиться, о чем думать?.. Где тут выход? Э, да, впрочем, не в том дело... не в том дело... не в выходе... Какой тут, к чёрту, выход? И разве я выхода ищу?.. Просто думаю, потому что не могу не думать, не могу забыть".
И снова погружалась она в думы свои с наслаждением, с тоской и отчаянием.
Вспоминался ей рассказ доктора о взрыве рудничного газа на соседней шахте "Ольга". Погибло до ста человек. Наверх вытащили из развалин шахты не трупы людей, а груды горелого мяса и костей: не поймёшь -- где рука, где нога, где голова. Вместо фигур человеческих -- какие-то бесформенные обуглившиеся головешки... Все отверстие шахты, весь сруб от верху и до низу саженей на сто был обрызган мозгами и кровью людей...
И ужасом диким, суеверным веяло на нее от этих кровавых видений... И казалось ей, что отныне она уже никогда - никогда больше не избавится от них... что они, эти видения, будут преследовать её, отравлять ей жизнь до могилы...
-- О, боже мой, боже мой, боже мой!.. Да что же это такое? Зачем, для чего? Кому это нужно?-- отчаянно вопрошала она кого-то. И как бы в ответ на этот мучительный вопрос тотчас же припоминалось ей и другое, когда-то вычитанное ею из книг: "Если бы не было каменного угля, то что сталось бы с фабриками, заводами, железными дорогами, пароходами? Если бы не было каменного угля, остановился бы промышленный рост человечества, остановился бы прогресс, исчезла бы культура..."
И от этих книжных фраз, спокойных и бесстрастных, продиктованных здравым смыслом, логикою вещей, историческою необходимостью, у Рябушкиной всё внутри закипало от злобы, протеста и негодования, неистового, бурного, страстного... Хотелось этого "кого - то", спокойного и бесстрастного, вооружённого всеми доводами логики, стереть с лица земли... Хотелось крикнуть громко - громко на весь мир:
"Будь прокляты культура и прогресс!.. Будь прокляты историческая необходимость, логика вещей, грядущее счастье человечества, если для счастья этого нужны живые кладбища...
Будь все проклято!.. Жизнь человеку дана однажды, и никто, никто не смеет зарыть эту живую жизнь в могилу преждевременно. А её, эту живую жизнь,-- зарывают... каждый день, каждый день миллионы людей погребают себя заживо, бродят в чёрных могилах, готовые ежеминутно принять мученическую смерть... Каждый день, каждый день из века в век, из поколения в поколение... Терпеливые, выносливые и безответные, как лошади, бесстрашные, как умалишённые, люди эти обречены на вечную пожизненную каторгу. Не совершив никакого преступления, они несут наказание величайших преступников, тяжких злодеев... Всю жизнь не ведать солнца, света и воздуха... уподобиться животному, пресмыкающемуся, ползать в мокроте и потёмках, дышать отравою и каждую минуту ждать смерти... О, боже мой, боже мой, боже мой!.."
Она задыхалась, ломала руки... Яростное отчаяние разрывало ей сердце, тяжёлая, как чугун, тоска давила грудь, в голову молотки стучали, и вся она горела, дрожала, как отравленная...
В первый раз за всю свою жизнь она почувствовала такую нестерпимо мучительную связь с людьми, которые не были ей ни родные, ни знакомые. Раньше она только воображала, что люди ей близки и дороги. Страданье людей она только теоретизировала, теперь же страдание это, страшное, неутолимое и безысходное страдание человеческое, вонзилось в сердце ей, как остро отточенный нож, и все внутренности её обливались кровью.
Наконец, не в силах больше сдерживать жгучую боль души своей, она упала навзничь и застонала громко, во весь голос, душу надрывающим стоном, как будто её убивали...
Тотчас же откуда-то прибежала Марфа Ивановна, заспанная, всклокоченная, в одном белье. За нею вскочил доктор.
-- Истерика! -- сказал доктор кому - то и выскочил обратно. Минуту погодя он вернулся уже в туфлях и халате. -- Ну-ну-ну...-- урезонивал он Рябушкину строго, а у самого голос дрожал от испуга и руки дрожали.-- Ну-ну!.. Выпейте - ка вот эту штуку... Всё нервы, все нервы!.. -- О, нет, нет! -- вскрикнула Рябушкина звонко, с надсадою, превозмогая истерические стоны свои.-- Это не от нервов... Нет, нет... А оттого, что нельзя жить! Поймите вы -- нельзя жить, нельзя, нельзя! -- выкрикнула она убежденно, страстно.-- Поймите, нельзя жить!.. Никому нельзя жить... Ни мне, ни вам, никому в мире нельзя жить, раз есть то, что я видала сегодня... Ах, эти могилы!.. Этот смрадный, жгучий, чёрный ад!.. Понимаете? Я пробыла там только час... один только час, и вот -- отравлена... А как же они - то все?.. Ведь они живут там и день и ночь, всю жизнь, всю жизнь... Ужас, ужас, ужас!..
Она с силою оттолкнула доктора, судорожно схватилась за голову и закачалась из стороны в сторону, как безумная.
-- Боже мой, боже мой!.. Ходить над могилами с заживо погребёнными и... и мечтать о счастье... и не понимать, и не чувствовать во всем этом безумной, невыразимо жестокой насмешки кого -то над ними, над всею жизнью нашей... Называть "трудом", "профессией" то, что служит воплощением ужаса, воплощением ада на земле... Нет, от всего этого с ума можно сойти!..
И в глазах её, сухих и мутных, как тусклое выгоревшее стекло, блуждало мрачное безумие, лицо было бледное, и на лбу выступили капли пота.
-- Именно с ума можно сойти,-- говорила она всё по - прежнему звонко, с надсадою, злобно отталкивая доктора, который всё топтался подле неё, то и дело подносил рюмку с лекарством и пытался насильно влить лекарство ей в рот.-- Если сознаешь всё вот так и почувствуешь, то уж после этого нельзя жить... Или... или... надо что-нибудь делать... Только что делать? Что? Что? Что? -- вскрикнула она пронзительно, умоисступленно, вопрошающими глазами бегая по испуганным лицам доктора и докторши... этих двух стариков, в своих белых ночных сорочках с оголёнными шеями похожих на детей. -- Что делать, чтобы счастье одних не окупалось таким нечеловечески ужасным страданием других?.. Что? Что?..
И, вспомнив, что никто и ничто не разрешит ей этого страшного, рокового вопроса, который тяготеет над людьми, как проклятие, никто не скажет -- зачем, для чего нужны зло, мучения и смерть... вспомнив это, она зарыдала горестно, сиротливо и отчаянно... И, вся сотрясаясь от рыданий, опять упала на постель и, ломая руки, плакала долго - долго, упоенно и страстно, до бесчувствия, до полного забытья и изнеможения...
VII
А на другой день она уже уезжала из Хотеевки, отказавшись от дальнейших "наблюдений". Без стыда она не могла вспомнить своей вчерашней радости по поводу "богатейшего материала", противно было глядеть и на программу, и на иероглифы, которые она всего только день тому назад заносила с таким наслаждением, с таким трепетным восторгом. Ибо то, что раньше жило в её воображении как "материал", только теперь вдруг открылось в сердце её свежею раною, одно прикосновение к которой рождало в ней тоску и отчаяние. Да и что могла сказать она этими своими иероглифами?.. Не только она, юная писательница из разряда начинающих, с очень маленьким и сомнительным дарованием, не знает таких слов, от которых земля, насыщенная страданиями человеческими, напоенная слезами и кровью, исторгла бы из груди своей вопль негодования... и содрогнулось бы, возмутилось всё живое и изменилось, переродилось -- не только она, маленькая, слабая женщина не знает таких слов, но и никто - никто не знает!..
И больная, расстроенная, нервно потрясённая, убегала она от незнакомой жизни, полной молчаливого, терпеливого, привычного горя... И в первый раз уносила в молодом, впечатлительном сердце своём острый и жгучий, как заноза, нестерпимо мучительный вопрос: так что же делать? что? что? что?
Только час (Отрывок) Автор: Крандиевская Анастасия Романовна
В жёлтом доме стены мягкие, Но с решётками - в окне. Словно в коме, амфибрахии (*) Я царапал на стене. Смайлик рядом нарисован. Он спасает от оков. Только ад нам уготован за изгнание богов.
Жёлтый дом (Избранное) Автор: Мусатов Владимир Владимирович _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) амфибрахии Я царапал на стене - Амфибрахий. Трёхсложный размер с ударением на втором слоге в стопе, то есть в строке ударными являются второй, пятый, восьмой и т. д. слоги. __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Суббота, 10 июня + Вторник, 13 июня
«Я не пошёл в школу и не сжёг книгу. Не знаю, нужно ли… Сегодня ночью мне приснилось, что я пытался убить своего лучшего друга. Меня разбудил звонок в дверь. Пришла Рейна. Сказала, что её брату совсем плохо, поэтому она будет редко появляться в школе. Боится надолго оставлять его одного. Заодно вновь поинтересовалась о самочувствии. Я не хотел рассказывать ей о своём сне. Игнилу тем более. Он, как и она, продолжал свои попытки связаться, помочь. Я же стараюсь держаться от него подальше. В моём разуме словно поселился кто - то ещё. Не хочу, чтобы этот кто - то навредил ему. Я не ненавижу его, но это что - то всё больше и больше завладевает моим рассудком...
«Меня все чаще и чаще посещают мысли об убийстве Игнила. Если я это сделаю, Рейна точно станет моей. Подстрою всё, как несчастный случай, после сближусь с ней и она полюбит меня. Мне кажется, это единственный выход. Даже не кажется, я знаю, у меня иного выбора.
«Я не пошёл в школу. Не знаю, почему, но я решил связаться с родителями. Точнее, с мамой. У нас с ней всегда были хорошие отношения. Она сказала, что у меня депрессия, потому что, когда она взяла трубку, я даже не говорил, я плакал в неё. Никогда не был столь эмоциональным, но в последнее время у меня частые приступы крокодильих слёз. Эх, я скучаю по Рейне. И даже по Игнилу. Почему всё так получилось? Я хочу вернуться в те времена, когда мы веселились все вместе.
— «Записи понятные, но довольно жуткие. Буквы большие и сильно выделены, прыгают со строчки на строчку. Кажется, я начинаю постепенно понимать. Следующие несколько страниц вырваны.»
«Сошёл ли я с ума? Наверное. Сны говорят мне убить Игнила. Но я не стану, даже если это сделает Рейну моей. Я постараюсь не спать, чтобы не видеть эти картинки. Сегодня я сожгу книгу и тогда всё закончится.
— «Гигантские, корявые буквы, занимающие половину строчек. Мне страшно представить, что было на прошлых страницах. На ни больше нет дат. Похоже, Акнология изо всех сил старался не поддаваться тьме. Мне его даже жаль. А ещё страшно. Я хочу узнать, что произошло дальше. Я должна узнать.»
«Он говорит мне, что делать. Всякий раз, когда я закрываю глаза. Он говорит убивать людей или причинять им боль. Я больше не могу. Ко мне приехала мама. Она говорит, что я должен остановиться. Но я не могу остановиться. Я всё время плачу и не могу остановиться. Я не знаю, как это остановить. Как я могу остановиться, когда во мне столько ненависти? Меня всё бесит. Теперь видения не только ночью, но и днём. Я вижу то, чего не должен видеть ни один человек в этом мире. Я стараюсь не спать. Мне страшно. Мама сказала, что заберёт меня домой. Надеюсь, это поможет уберечь от меня Игнила и Рейну...
Записи наполнили всю страницу, до самого низу. Буквы одна больше другой, корявые. Удивительно, но странице видны следы слёз, отчего парочка слов размыта.
«Я больше не могу. Я ничего не ел. Я голоден. Но меня будет тошнить, если я поем. Я хочу уйти. Я просто хочу, чтобы оно оставило меня в покое. Я не хочу всего этого делать. Не хочу быть монстром. Я хотел сжечь книгу, но её не оказалось на месте.
«Я сошёл с ума? Почему? — Два слова на всю исчерканную ручкой страницу.
«Я сошёл с ума. Рейна думает, что сошёл. Мама думает, что сошёл. Игнил, наверняка, тоже думает, что сошёл. Теперь он приказывает мне всё время. Мне страшно. Я думаю, что веду себя странно, потому что он всё время рядом со мной.
«Почему я? Что я сделал, чтобы заслужить это? Эта книга зло. Я очнулся возле дома Игнила с ножом в руке. К счастью, на нём и на мне не было крови. Я не успел этого сделать. Я ходил во сне, но успел проснуться. Кажется, это был Уильям. Уильям пытается мне помочь. Подожди… он возвращается. Он знает. — Последнее слово повторяется до самого конца следующей страницы, после чего обрывается на «Он зн…»
Следующая запись была наполовину нормальной, но в один момент буквы снова стали гигантскими и заполнили оставшуюся часть страницы.
«Это был не Уильям. Не тот, чьим именем названа эта книга. Всё это сделал не мистер Распер. Не он. Он был невиновен. Его подставили. Эти преступления совершил не он. Мистер Распер невиновен. Это моя вина. Теперь он нацелился на меня. Он хочет заключить со мной сделку. Он даст мне силу и возможность исполнить все желания, а взамен я буду делать то, что он говорит. Дарованная им сила превратит меня в демона. Я всё время слышу его шёпот. Я вижу его в тени. Он приказывает мне делать самые разные вещи. Хочет, чтобы я убивал.
Говорит, что если убью Игнила, мое желание сбудется. Рейна станет моей. А если у них будут потомки, должен прикончить и их тоже. Простите все. Простите, Ао, Рейна, Игнил, мама, отец. Я не сошёл с ума. Я стал жертвой и не знаю, что с этим делать. Никто не знает всей правды. Никто мне не верит. Они не знают. Но они не знают. Ао знает, но ничего не может с этим поделать, так как слишком юн. Я не хочу подвергать Рейну опасности. Это не я. Не я, а он. Он контролирует меня, как марионетку. Либо я приму сделку, либо он всё сделает сам.
Помогите. — Это слово повторяется много раз.
«Сейчас он здесь, когда я это пишу. Я чувствую его. — Запись резко прервалась, снова став безумной. — Сегодня я сделаю это. Я приму эту сделку. Ха-ха-ха-ха.
«Если откажусь, он убьёт всех.
«Помогите, он знает. — Эти слова были написаны на корешке дневника.
— «Далее была пропущенная до этого страница. Тот момент, когда Акнология прочёл проклятую книгу и стал одержим тьмой.»
Избалованный общим вниманием и участием, а может быть и баловень дома, он любил иногда привередничать. Начнёт охать, вздыхать, жаловаться на небывалый недуг или утомление от своих обязанностей и требует утешений. «Витул, Витул! — томно кличет он, отходя ко сну, своего вестового. - Иван Гончаров: Фрегат «Паллада» (Цитата)
Не пей! Не жалуйся! Не жди! Мне здесь, действительно не сладко, Я лью украдкой слёз дожди, - Всё здесь не просто и не гладко.
Но что же делать мне с пожаром, И с ураганом, что во мне? Как птицу грозовым ударом Прибило к штормовой волне...
И на исходе сил ещё надежда, Что, сжалившись, мне бросят круг… О, если бы не камень под одеждой, Что подложил заботливо мне друг...
Желанный и единственный мой друг! Его так часто жгут обиды… Все предсказания о нём не врут – Обрушит он все пирамиды...
Я возводила их и день, и ночь – Ждала, прощала и прощалась, Не выдержав, бежала прочь И вновь, тоскуя, возвращалась...
Но ты надежды все забудь! Хоть мне, порой, здесь очень больно, Надеюсь, всё ж, когда - нибудь И друг опомнится невольно...
Придёт задумчивый и нежный, Про всё обидное забыв, Признает: – круг наш неизбежный, И, что, за кругом – лишь обрыв...
Я упаду устало в его руки... И ты, пожалуйста, не обессудь,- Кто ж виноват, что страсти муки Лишь только с ним – не с кем - нибудь!
Не жалуйся, что пьёшь с тоски Автор: Людмила Кропоткина
Итак: закройте глаза и представьте перед мысленным взором белый - белый экран. Это может быть классная доска, лист ватмана или что угодно.
Поднимите глаза (разумеется, закрытые) вверх, отметьте, что экран поднимается высоко - высоко, даже края не видно. Затем опустите взгляд вниз, проследите, что и внизу экран закрывает весь горизонт. Проделайте тоже самое с правой и левой стороной. Теперь посмотрите в центр. Вы заметили? Экран уже не белый. На нем возникают какие - то размытые образы, некие силуэты, картинки.
Возьмите мочалку (или кисточку и белую краску, или распылитель, или «Мистер - Мускул» в конце концов) и сотрите (закрасьте, растворите) те картинки, что появились. Немедленно проступят новые. Их вы тоже быстренько сотрите.
Где - то через три - четыре минуты такой войны с изображениями ваш мозг в ужасе начнёт выкидывать на экран всё, что у него накопилось. Картинки будут становится ярче, интереснее, станут более объёмными и похожими на мультики.
УПРАЖНЕНИЕ БЕЛЫЙ ЭКРАН (ОТРЫВОК) ИСТОЧНИК: ВЕДЫ • ЙОГА • МЕДИТАЦИЯ
Едва его заметив, старый рыбак замер в полной растерянности и изумлении. По скользким прибрежным валунам ему навстречу быстро приближался мальчик, причём старику показалось, что ноги идущего почти не касались земли. Но не эта странность привела в замешательство старого рыбака, а само появление ребёнка здесь, в этом глухом местечке, куда уже давно не заходили люди.
– Что ты здесь делаешь, дядя? – поинтересовался ребёнок, хотя логичнее было бы обратить этот вопрос к нему самому. – Живу вот, – промямлил рыбак, которому после многолетнего молчания было очень непросто подбирать слова. – Здесь я совсем один, наслаждаюсь свободой. – Ну какая же это свобода, – засмеялся мальчик, приподняв панамку, отчего старик смог хорошо разглядеть его румяное улыбающееся личико и почувствовать на себе такой цепкий и пронзительный взгляд, от которого хотелось закрыться, зажмуриться или опустить глаза.
Старика поразило не только странное поведение ребёнка, но и удивительное несовпадение формы и содержания, легко прочитываемое в необычайном госте. Старый рыбак никогда не ждал и не хотел гостей, но от сознания, что этот гость совсем неслучайный ему стало как-то не по себе.
– Ну а где же тогда свобода, если не здесь? – неуверенно произнёс рыбак, уже готовый согласиться с розовощёким собеседником. – Что значит «где»! – удивился мальчик. – Правильнее было бы спросить «как».
Старик с недоумением посмотрел на своего малолетнего наставника.
– Как? Очень просто, – тонкий мальчишеский голосок приобрёл особые, дидактические нотки. – Необходимо освободиться от канона причинности, довлеющего над человеческим поведением и его судьбой.
Когда-то давно, задолго до того, как старому рыбаку случилось оказаться здесь, можно даже сказать, в его прошлой жизни, он интересовался проблемой взаимоотношения человека и мира и знал, что причинно - следственная связь – это тот самый механизм, благодаря которому все процессы, происходящие во Вселенной, становятся управляемыми и предсказуемыми.
Обосновавшись в этом забытом Богом и людьми уголке земли, старик надеялся, что он оставил неумолимый хоровод событий, обособившись от общества и распрощавшись не только с былыми привязанностями, но и с тем, ради чего жил и работал.
– Но здесь - то какие у меня могут быть судьбоносные причины и следствия, – пробормотал старик. Тихо тут, никого нет.
Мальчик задорно закинул голову и весело доложил:
– Но существует множество уровней причинности, и случайность тоже из их числа. К тому же ты не можешь отказаться от желаний, которые непосредственно с причинностью связаны. С их помощью ты способен переставлять звенья в причинно - следственной цепочке, но отменить сам закон, чреватый неотвратимостью ответа на произведённое тобой действие или помышление, ты не можешь.
Воспоминания нахлынули на старого рыбака, да и ему было что возразить.
– Помнится, у меня было страстное помышление, нет, скорее, осмысленное стремление, которого я всеми силами пытался достичь. Однако оно так и осталось нереализованным, не оставив после себя ровным счётом никаких следов. Выходит не всегда причина неизбежно влечёт за собой следствие?
Ребёнок так развеселился, что на какое-то время утратил свою зловещую странность и стал похож на обыкновенного зарезвившегося малыша.
– Надо же! Ты, оказывается, ничего до сих пор не понял! Следствием было как раз то, что Мы отправили тебя сюда. Ты отчего - то обратил внимание на одно обстоятельство, которое обычно упускалось из виду другими учёными, и слишком близко подошёл в своих расчётах к решению проблемы общих взаимодействий, перед которой все проявления чёрной магии смотрелись бы невинным фокусничеством. И Мы не могли тебе этого позволить.
Сильное чувство мощной приливной волной наполнило всё существо старого рыбака. В какое - то мгновение он ощутил себя сопоставимым по силе и могуществу с этой таинственной и неодолимой силой, распоряжающейся судьбами и управляющей Вселенной, но это ощущение быстро сменилось подавленным состоянием побеждённого, причём побеждённого в нечестном и неравном бою.
Ребёнок прочитал это душевное движение собеседника, снисходительно покачал головой и продолжил:
– Сначала Мы прельщали тебя любовью, предполагая, что состояние влюблённости очарует твой разум и превозможет одержимость наукой. Когда этого не произошло, Мы одарили тебя деньгами, но ты не спешил их тратить и продолжал жить точно так же, как и жил до обретения богатства. Мы прельщали тебя семейным уютом, тихими радостями отцовства, чтобы ты, наконец, забыл про теорию всего сущего. Но ты оставался глух к Нашим увещеваниям и гнул своё. Тогда оставался последний шанс вывести тебя из равновесия, ведь хорошо известно, что самый страшный враг для человека и его самостояния – это он сам. Внутренний разлад и сомнения сделали своё дело – в твоей душе поселился страх, а нет ничего разрушительнее страха, он способен свести на нет и прекрасное, и великое.
Страх принудил тебя к бегству от обстоятельств, как тебе тогда казалось – весомых и несокрушимых, а вышло, что бежал ты от себя самого. Теперь ты можешь вернуться, в институте тебя помнят и ценят, хотя сейчас там уже совсем другие люди. Но решить прежнюю проблему у тебя больше не получится: просто, пожалуй, не хватит времени, – ребёнок замялся, лицо его осунулось, затем покрылось сетью морщин и старческой коричневой сыпью. – Впрочем, можно попробовать и иное… – обратившийся старичком мальчуган хитровато прищурился.
«Вот как! Значит никого не щадит время, – усмехнулся про себя бывший учёный. – Сила Создателей неоспорима, но Они не учли, что и материя, и время, связанные причинностью, начинают жить своей жизнью, и тоже ”гнуть своё”».
– Вы сильны, но всё же не всемогущи. Иначе бы управляли людьми напрямую, через их намерения и волю. А со мной можно было разобраться гораздо проще, лишив меня памяти или способности мыслить, однако вместо этого зачем-то даёте мне шанс, чтобы я мог попытаться продолжить начатое, и не факт что я не успею его закончить.
Ураганно состарившийся мальчуган вновь обрёл поучительную серьёзность:
– Не только вам, но и Нам случается менять звенья в цепочках причинности и проверять следствия. Но главное другое. Важно сохранить существующую реальность, а значит исключать крайности, лишая их мотивации выходить за границы этой реальности. «Золотая середина» – прекрасная модель равновесного состояния, со своими законами развития и критериями благоденствия. Ей не нужен ни «огонь Прометея», ни иные открытия, уравнивающие вас с Нами. Но случаются прорывы и с вашей стороны. И это, по сути, игра, напоминающая игру в го, где каждый из игроков стремится освоить и захватить большую территорию, обмануть соперника и лишить его преимуществ. Это игра, у которой не бывает зрителей, поскольку в неё вовлечены все. Игра придумана не Нами, но Мы в ней сделали первый ход и эта игра Нам нравится. Недаром ещё Гераклит это отметил, сравнив Нас с играющими детьми. – Вам, наверное, невообразимо скучно? – участливо предположил бывший учёный. – Можно сказать и так. Хотя игра – это алгоритм Вселенной. Иногда случается, что Мы вам подыгрываем, устраивая поддавки, и для того чтобы игра приобрела должную остроту даже частично переходим в вашу команду…
Учёный не любил заглядывать в лица, но всё-таки успел заметить овальную родинку на морщинистом лице собеседника непосредственно перед тем, как фигура гостя обратилась в привычную тень нелюдимого теоретика. Такая же родинка была и на его щеке и, наверное, он просто не обратил внимания на другие особенности собственной внешности, которые были в таинственном визитёре.
Учёный понял, что один из уровней причинности теперь был снят, и более не будет грозить ему непредсказуемыми последствиями. Однако за годы бездействия он основательно погрузился в «золотую середину», и для совершения перехода в исходное состояние ему действительно может не хватить времени. Учёный не особенно надеялся на соединившуюся с ним силу, некогда столь препятствующую его изысканиям и активно ему противоборствующую. Теперь он рассчитывал лишь на заступничество Времени.
А насколько Оно будет благосклонно к учёному, зависело только от самого Времени, поскольку известно, что Время исключительно самостоятельно и своенравно… У Него отсутствует ценность «сохранения существующей реальности», и Оно не печётся о его «границах», поскольку является тем неучтённым и наблюдающим за игрой зрителем, который нередко становится ещё и судьёй. Особенно тогда, когда одна из сторон нарушает правила, неведомые игрокам, зато хорошо известные самому Времени.
Птицы - анемоны появлялись в фиолетово - зелёном небе. Внизу, под облаками, было море, и под ним на страшной глубине — ещё море, ещё и ещё море, и наконец подо всем этим — земля, где дымили небоскрёбы и на бульварах духовые оркестры тихо и отдалённо играли. Огромные крепости показывались из облаков. Башни, до неузнаваемости измененные ракурсом, наклонялись куда - то вовнутрь, и там ещё — на такой высоте — проходили дороги. Куда они вели ? Узнать это казалось совершенно невозможным. И снова всё изменилось. Теперь мы были в Голландии. Над замёрзшим каналом на почти чёрном небе летел снег, а в порту среди чёрного качания волн уходил гигантский колесный пароход, где худые и старые люди в цилиндрах пристально рассматривали странные машины высокого роста, на циферблатах которых было написано — Полюс.
Птицы - анемоны появлялись в фиолетово - зелёном небе... Поэт: Борис Поплавский
— А что это наш гость ни в чём нас не поддерживает?— раздалось знакомое идиотическое подхихикивание учителя. — Не выпьет, не покурит с нами, ни чего другого… Русский — и не пьёт? Как это может быть, чтобы русский... ? — И опять идиотически захихикал и, казалось, смех его, придавливая, наваливался даже из его раскосых глаз…
Появились ещё лица и ещё…
— А в самом деле, почему? Выпей! Выпей! Покури, русский!
«Началось…» — вздохнул Ал. А вздохнул потому, что не рассказывать же им, обкуренным, про то, что для него, наоборот, чем меньше в жизни неестественностей, тем больше полнота радости жизни. Но не ответить вовсе было невозможно:
— Мне нельзя: лечить не смогу. — Ты — врач? Врач чего? Лечишь чего? — Психотерапевт. Людей лечу. Семьдесят процентов болезней — от психики. Вместо того чтобы, скажем, операцию сделать, — достаточно с человеком поговорить. Это и есть — психотерапевт. — Психотерапевт?.. А где на таких учат? — В университетах. Но не во всех. В вашем республиканском, скорее всего, — нет. А в московском — да. Или — в медицинском. А потом два года ординатуры, — неизвестное для кишлачных слово «ординатура» должно было подействовать завораживающе. — А ты где учился?
— В университете, — подчёркнуто ровным голосом, чтобы бандиты не догадались об обмане, сказал Ал. Обман же состоял в том, что ни в каком специальном учебном заведении психологии и психотерапии Ал не учился. Высшее образование у него было, но другое, техническое. Разумеется, волею судьбы став писателем, он прочёл труды и Фрейда, и Юнга, и Фромма, и Адлера, и Бёрна, и Бехтерева, и Хаббарда, и Карен Хорни, и Ганнушкина — всех и не перечислишь. Словом, всех в глазах публики авторитетных, но друг с другом не согласных и не согласующихся психологов и психотерапевтов. А потому теория — часто лишь теория, к практике она может не иметь никакого отношения. Практическая же психотерапевтическая подготовка у Ала к тому времени ограничивалась двумя - тремя часами беседы с практикующим психотерапевтом, который и разъяснил Алу основы поразительного метода, который как прекрасный цветок иногда распускался в каждом народе и в каждую эпоху, хотя и под разными названиями. Скажем, свою версию этого метода Стивен Хеллер в своей книге «Монстры и волшебные палочки» называет «перестройкой бессознательного». Живший задолго до Стивена Хеллера Лев Толстой, описывая этот метод в своей гениальной «Смерти Ивана Ильича», и вовсе никак его не называет, что наводит на некоторые размышления. Но, повторяем, названий этому до странности мало распространённому среди населения методу существует, очевидно, множество. Пара часов пояснений, пусть даже к гениально простому методу, — это, согласитесь, немного, и поэтому игра Ала с бандитами может показаться чрезмерно рискованной, неоправданно опасной. Действительно, представьте себе, что бы эти люди, вернее нелюди, сделали бы с Алом, окажись он несостоятельным как врачеватель? Что бы они сделали с человеком, который случайно оказался в горах, где за него некому заступиться? Представили? Ну так тем более интересен метод, овладев которым всего за пару часов, человек не робеет даже в незнакомых горах, среди банды выродков, делающих деньги на чужой смерти.
— Столичный университет — самое лучшее в этом смысле учёбное заведение, — продолжал импровизировать Ал, — его я и закончил. Так что, если владеть правильными методами, можно вылечить, по меньшей мере, девяносто процентов заболеваний. В особенности, у женщин. — Женщин? — оживился главарь.
Распознав в голосе главаря особую нотку, все лежавшие и сидевшие на полу немедленно притихли. Только один лежавший навзничь остановиться не мог и что - то тихо бубнил.
— Женщин?.. Значит, лечишь женщин!..
«Жена!— вдруг вспомнил Ал. — Сжавшаяся, как будто под ударом… И потому в постели у них, явно, трудности…»
Действительно, жена у главаря была конституционально чувствительна к психоэнергетическим травмам, которых в таком окружении она, очевидно, получила множество. Но её же можно вылечить! Прямо сейчас! Это же возможность вывернуться, и какая возможность!!
— Да, лечу. Вот у вас — жена. В ней есть что подлечить. Кое - что. — Кое - что? О… Откуда ты знаешь? — подозрительно спросил главарь. — Знаешь… Но откуда?
Ал пожал плечами.
— Так вот, чтобы иметь возможность помогать таким, как она, мне надо быть внутренне неосквернённым. Никакой водки и никаких наркотиков. Так что я ничего ни пить, ни курить не буду. Ничего — чтобы и её здоровье было беспорочным. Кстати, даже если я всего 15 минут с ней позанимаюсь, вы сразу же почувствуете, что она… э-э-э… изменилась. Но мне нужно, чтобы в комнате никого не было. Будут мешать. — Они сейчас выйдут, — медленно, отчётливо проговаривая слова, произнёс главарь, и коротко приказал на непонятном Алу языке.
Комната немедленно опустела. Последним вышел сам главарь.
— Надо раздеваться? — войдя, тихо спросила жена главаря и, легко дотронувшись до верхней пуговицы красивого халата, расстегнула её.
Бархатно нежный голос, быстрый женственный взгляд тёмных карих глаз, такой, по которому одному уже можно было догадаться о её природной, но до сих пор подавляемой страстности, маняще нежные ресницы, скромно опущенная голова и великолепная фигура, мягкая, струящаяся в плавных переходах, но в руках такого мужа податливая явно не столько от движения внутреннего огня, сколько от особенностей обращения с ней, — вот какой женщиной безуспешно пытался овладеть главарь! Такая наверняка заставила бы сжаться не одно христианское сердце. Если бы, конечно, глазам счастливца судьба даровала возможность хоть раз её увидеть. А грудь! Самое главное — это была роскошная грудь, и верхняя пуговица халата уже была расстёгнута.
— Надо раздеваться? — вновь, покорно опустив манящие ресницы, спросила она и дотронулась до следующей на груди пуговицы. Бархатно-карие глаза искали согласного взгляда Ала. — Не надо, — сглотнув комок в горле, сказал Ал. — Ложитесь так.
Женщина, не застегнувшись, послушно скользнула на постель и, приоткрыв губы, посмотрела на Ала.
— Так. Глаза закройте… Хорошо. Расслабьтесь… Чтобы нигде в теле не было напряжения… Так… У вас ноги напряжены. Расслабьте их, не напрягайте.
Женщина послушно чуть раздвинула ноги.
— Так… Руки… Осмотрите — внутренним взором — их внимательно… Хорошо… Теперь лицо… Нет ли где зажимов… Так. А теперь скажите: откуда вы так хорошо знаете русский? — А он меня сюда из города взял. А пока у отца жила — училась. Техникум закончила. Русский. — Понятно. Хорошо… У каждого человека его проблемы в подсознании отображаются в виде геометрических форм, то есть виден некий предмет. Сейчас вы свои проблемы и увидите. Итак, что вас беспокоит больше всего? В виде чего это? И где?
Жена главаря чуть нахмурилась, как будто всматриваясь:
— Цилиндры, — сказала она, — чёрные цилиндры. — В какой части тела? — На шее. И как бы чуть вверх на затылок, сзади, — и атаманша показала на затылок. — Так. А из чего сделаны эти цилиндры? Меня интересует только ваше ощущение. Вы меня понимаете? Только ощущение. — Железные, — сказала атаманша. — А что они от вас хотят — эти чёрные цилиндры? — Что хотят?.. Наверное, лишают сил… И голова начинает болеть. Вы знаете, у меня очень часто болит голова… Всё время… — А эти чёрные цилиндры влияют на ваши взаимоотношения с мужем? — Влияют… Влияют, да ещё как! — В худшую сторону?
Жена главаря вздохнула.
— А давно существуют ваши цилиндры? Именно цилиндры? Ваше ощущение? Первая цифра, которая приходит в голову. — Девять лет. — А кто — по ощущению — «сделал» вам эти цилиндры? Мужчина или женщина? — Мужчина. — Вы знаете кто? — Знаю. Муж. — А помните ситуацию, в которой они появились? — Помню. Он тогда бензопровод в руке держал. От автомобиля. И меня — бензопроводом… — Так… И с того момента и появились эти чёрные цилиндры? Которые так влияют на ваши с мужем взаимоотношения? — Да. — А он вас часто бьёт? — Нет. Тот случай был единственный. Он меня любит. Прощение потом просил. Подарки дарил. — Ощущение: от его просьб простить цилиндры уменьшились? — Нет. — Так. Ощущение: нужны вам эти цилиндры? — Нет. У меня от них постоянно голова болит. — А когда особенно? — Когда он приближается. Даже с лаской. И я сразу ничего не хочу. И он не может получить от меня чего хотел бы…
«Та-а-ак… — подумал Ал, — не всё, оказывается, может Рустам-ака…»
— Так. Теперь давайте рассмотрим эти цилиндры повнимательней. Сколько их? — Много. Сосчитать трудно. Снаружи головы, но некоторые проникают и внутрь. — Так. Дальше. — Одни толстые, — атаманша, не открывая глаз, показала какие, — другие совсем тоненькие. Но зато они длиннее. — Так. Как вы будете от них избавляться? Выкинуть их? Или что? — Не знаю. — Знаете. Рассматривайте их внимательно, наблюдайте, как они исчезают.
Жена главаря некоторое время молчала. Потом с сожалением вздохнула.
— Нет, не исчезают. Остаются на месте. — Так… Вы как сами скажете, ваш муж достоин прощения? За этот удар? — Прощения? Я его простила.
Ал понимал: чтобы доказать ей обратное, понадобится много времени. Простить-то она мужа в определённом (логическом) смысле простила — иначе, согласитесь, уж совсем нестерпимо с мужчиной ложиться в постель. Но, если бы она его действительно простила, то искажающих её естество цилиндров не было бы. С женщиной Ал, по обыкновению, спорить не стал, а просто продолжил:
— Вы сказали, он вас любит… Опять-таки — не бьёт. — Не бьёт. — Атаманша вздохнула. — Врача до вас допустил. Уже за одно это он достоин прощения. — Да, достоин, — опять вздохнула атаманша. — А вы знаете, цилиндры посветлели! — Очень хорошо. Продолжайте наблюдать, как они исчезают. — Всё, — чуть помедлив, сказала атаманша. И высокая её грудь колыхнулась от вздоха облегчения. — Исчезли. — Прекрасно, — сказал Ал. — Что и должно было произойти. Какое ощущение в теле? Что изменилось в лучшую сторону? — Легко стало. И свободно. Как будто даже легче стало дышать. И тепло. Тепло по всему телу. Особенно в ногах.
Ал посмотрел на её ноги, а потом не удержался — и на всё её томное и как будто приглашающее тело. Две верхние пуговицы на халате по - прежнему были расстёгнуты. Рядом никого не было.
— А отношение к мужу — ощущение — изменится? — Да. — А улыбаться вам хочется? — Нет. — Вспомните что - нибудь приятное. Вам где-нибудь когда - нибудь было очень хорошо? — Да, — улыбнулась лежащая женщина. — В доме у отца. — Всё. Открывайте глаза.
Жена главаря открыла глаза, медленно встала, ещё, видимо, не совсем веря, что с ней произошли какие - то изменения.
— Всё, — сказал Ал. — На сегодня всё.
из книги Алексея Меняйлова «Катарсис Подноготная любви» (Психоаналитическая эпопея)
