О, звёздный Океан, размаху Твоему предела нет, сколь многолик Собою! И не измерить и простор, и глубину, Где создаёшь волну вслед за волною.
В многообразии явлений и вещей, Ты сотворил меня на краткий миг – Дыханье ощутил в груди моей И осознал во мне, как Ты велик!
О, звёздный Океан – материи движение, Какое счастье быть Твоей волной! И безграничны и любовь, и восхищение – К Тебе, Создатель и Наставник мой!
Автор: Роман Полуэктов
Старица, куда удалился Сковорода, представляла из себя пустынное место, богатое лесами, ручьями, долинами, благоприятствующими глубокому уединению.
Здесь он принялся изучать себя, и на эту тему писал сочинения. Между тем Иоасаф, не теряя из виду Сковороды, хотел снова привлечь его к себе, любезно принял и предложил ему должность учителя, какую желает. Сковорода охотно принял предложение епископа и стал читать в коллегиуме синтаксис и греческий язык.
Вместе с тем он занимался в Харькове с одним молодым человеком, Коваленским (*), с которым познакомившись недавно, полюбил его, как нового своего друга. Коваленский с жадностью вслушивался в рассказы и наставления нового своего учителя (раньше он учился в коллегиуме), поводом к которым служило чтение разных книг.
Ему прежде внушали делом и словом, что счастье человека состоит в довольстве, нарядах и праздном веселии; а Сковорода говорил (и словам его отвечала и жизнь его), что истинно счастливым может быть назван только тот, кто ограничивает свои желания, избегает всяких излишеств, обуздывает похоть и честно исполняет возложенные на него промыслом Божием обязанности.
Коваленскому твердили, что одно состояние человеческой жизни лучше другого и к одному состоянию Господь благоволил более, нежели к другому.
Сковорода учил: «Все состояния добры, и Бог, поделив общество людей на различные состояния, соединил их во взаимных потребностях, и никого не обидел. Если же Он не благоволит к кому, то только к сынам противления, которые, не прислушиваясь к голосу своей природы, вступают в состояния по своим страстям и обманчивым видам. И так как они не испытали в себе врождённой склонности, то и предал их верховный Раздаятель дарований в неискусен ум, да творит непотребная».
Коваленский, внимая таким речам Сковороды, почувствовал в себе страшную борьбу мыслей и не знал, как утешить её.
Сверстники внушали ему отвращение к Сковороде, советовали не только прервать общение с ним, но даже видеться с ним. Томимый борьбою понятий, молодой человек вскоре, именно в 1763 году, увидел такой сон:
на голубом небе показались ему очертания имён трёх отроков, вверженных в печь огненную, Анании, Азарии и Мисаила; от этих золотых слов сыпались на Сковороду, стоящего с поднятыми вверх правой рукой и левой ногой (как изображается иногда проповедующий Иоанн Креститель), искры, из которых некоторые отскакивая от него, падали и на стоящего тут Коваленского, производя в нём лёгкость, бодрость, спокойствие и довольство духа.
По утру, встав рано, молодой человек рассказал этот сон почтенному старику, троицкому священнику Бор., у которого он квартировал. Старик подумал и сказал: «Молодой человек! Слушайтесь этого мужа; он дан вам от Бога ангелом руководителем и наставником».
Странствующий украинский философ Григорий Саввич Сковорода (Эссе. Отрывок) Автор: протоиерей Николай Стеллецкий _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) занимался в Харькове с одним молодым человеком, Коваленским - Коваленский М. И. друг и биограф украинского философа Г. С. Сковороды, помещик Харьковской губернии, отлично образованный, путешествовавший за границей. Его "Житие Г. С. Сковороды" — любопытный литературный и бытовой памятник конца прошлого века. Ещё в рукописи пользовались этим сочинением Снегирёв в "Отечественных Записках" 1823 г., архимандрит Гавриил в "Истории русской философии" 1840 г., Аскоченский в "Киевских Губернских Ведомостях", 1855 г., и Г. П. Данилевский, в жизнеописании Сковороды. "Житие" издано в "Киевской Старине" 1886 г. и вторично, в 1894 г., харьковским историко-филологическим обществом, при собрании сочинений Г. С. Сковороды. Стиль К. лёгкий, ясный. В "Житии" много искренности, задушевности и доброжелательства.
Взрывая пространство, неслись вереницей, Незримою силой довес умножая, Но мускул не дрогнул на божьей деснице, – Здесь царствует Слово, здесь Слово решает!
Страданьям земным не дивилось, и бровью Не двинуло, лишь поводило очами На зыбкие чаши, где мера – любовью, Святой, бескорыстной себя увенчала.
А люди считали: забвение лечит, И времени честь отдавали некстати, И крылья срывали, но грузом на плечи Текло сожаленье о вольной утрате.
В изменчивом мире, живом и нетленном, Где в точке возврата отсчёты и старты, Разбавленным сгустком дрожит во вселенной Холодный, в безвременье выпавший Тартар.
Его обтекают потоком блаженным Сомнений лишённые мысли и звуки, Им света не надо, они совершенны В своём изначально очерченном круге..
Баллада о времени (Избранное) Автор: Татьяна Аржакова
Пространство стало вязким, как кисель. Бесконечность миллиардов псевдо секунд смешалась в этом бульоне из тел, природы и собственных вакуумно - скомканных мыслей. Воздух стал ощутимо - противным, и каждый вдох отзывался кислой гарью на кончике языка, будто вы лизнули город вместе со всем этим нагромождением негатива, страхов, зависти, интриг и бешеной суеты.
Всё становится каким-то смазанным, словно в фотошопе размыли картинку пальцем, не оставив чётких краёв для ориентира. Изображение скатывается в жутковатый комок, который трясётся, как желе, под каждым шагом в этом иллюзорье. Неясные силуэты людей, темнеющие в этом тумане, лениво перемещаются из края в край. Вы не способны различить мужчина это или женщина, всё сводится к догадке, что это один и тот же человек мельтешит перед глазами, создавая иллюзию общества.
Для вас суета отступает на второй план, каждое движение сквозь воздух даётся с трудом, каждый вдох, словно яд, обжигает лёгкие. Вокруг расползается чернота — это пыль и грязь отделяются маленькими частичками из этой воздушно - кисельной среды. И как утопающий вы скребёте ногтями в попытках убежать от всепоглощающего смрада, похожего на нефтяное пятно.
А рядом люди спокойно погружаются в «чёрное море»: улыбки не гаснут,- только вот потом, при выходе из этого островка мрака, что-то исчезает из их глаз, взгляд кажется потухшим и уставшим, а тонкая сеть морщинок испещряет лица...
Время растягивается, будто желая показать, что происходит в каждую секунду тех мгновений, когда веки закрываются и открываются вновь, меняя картину мира на другую реальность, столь тонкую, что вы не находите никаких различий.
Кисель размывается, становясь туманом, который обволакивает всё вокруг спиралями, как питон, который пытается заглотить две жертвы. Но в отличие от питона, этот туман намного эгоистичнее. Он поглощает всё: здания, стоящие по бокам от той дороги, к которой приросли ваши конечности; людей, бегущих небольшими группками, как бы опасаясь подвергнуться нападению извне; одинокие силуэты мужчин и женщин, застывших, поднося сигареты к губам; голубей, прицеливающихся, чтобы разукрасить памятник органической белой краской...
Всё стало дымчатым, и чёрное пятно поглотилось этим загадочным белым хищником. Воздух постепенно меняется, напоминая что-то забытое из детства: вкус пирожков дряхлой и вечно ворчащей под нос бабушки; вкус торта, которым так не хотелось делиться в первый юбилейный день рождения; вкус мороженного, которое только-только вышло в продажу...
Почувствовалось лёгкое дуновение ветерка, и первые звуки шагов прозвучали настолько оглушительно, что невольно захотелось спрятаться от них подальше. Время открывало свой капкан, поочерёдно выпуская из себя захваченных в плен.
В ваших мыслях крутится невообразимое количество теорий и вариаций, сухих фактов и статистик. Но как только вы вспоминаете о тех двух секундах, когда ваши веки закрываются, а затем раскрывают окна в новый мир, все обоснования кажутся нелепыми домыслами.
Каждые две секунды мир умирает и рождается вновь, поэтому так глупо пользоваться выдуманными измерениями. Ведь только само Время решает, как ему течь.
Солнце встало над городом, Растянулась над проводом, Коснулось лучами домов, "Где же тюрьма из моих оков?" Город - тюрьма, я в ней томлюсь. Хотя и "тюрьмой" своей я горжусь. Место красивое, но не для меня. Никто мне не скажет:"Я люблю тебя".
Город - тюрьма (Избранное) Автор: Тасия Дубровская
В Вишнёвом городе.. на Яблочной улице _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) песни жильбера беко - Жильбер Беко (настоящее имя — Франсуа Жильбер Сийи; 24 октября 1927 — 18 декабря 2001) — французский шансонье, композитор, пианист и актёр. Родился в Тулоне. Начал сочинять музыку для фильмов под псевдонимом Франсуа Беко, взяв фамилию отчима. В 1952 году Франсуа Сийи окончательно взял имя Жильбер Беко. _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
вишнёвый город с вшивной подкладкой в конвертик в нём учит осень песни жильбера беко (*) винил промокает как плащик смешной шансоньетки бегущей с букетом тюльпанов к метро а ты начинаешь отсчёт голубых акварелей гремящих трамваев и ангелов в дыме сигар и каждое слово твоё это то, что режет вишнёвый город до косточек жёлтых зеркал не надо перчаток солёных как море в ницце не надо птиц говорящих алтын, латынь не надо поющих золушек старым принцам не надо бросать мне в лицо: успокойся остынь не надо дождей и тетрадей для новых писем когда за стеной каменеет в губах саксафон вишнёвый город опять засыпают листья и он засыпает, отняв у меня мой сон
А под маской было звёздно Улыбалась чья-то повесть, Короталась тихо ночь. И задумчивая совесть, Тихо плавая над бездной, Уводила время прочь. И в руках, когда-то строгих, Был бокал стеклянных влаг, Ночь сходила на чертоги, Замедляя шаг. И позвякивали миги, И звенела влага в сердце, И дразнил зелёный зайчик В догоревшем хрустале. А в шкапу дремали книги. Там — к резной старинной дверце Прилепился голый мальчик На одном крыле.
Под масками Поэт: Александр Блок
Вот игра, которую многие из нас иногда любят разыгрывать в воображении. Если кто-то обращает на себя ваше внимание, вы начинаете строить догадки о нём. Вы пытаетесь по внешности предсказать его характер и привычки. Он? Угрюмый и неорганизованный – не закручивает зубную пасту и пьёт крепкие коктейли.
Она? Тип студентки художественного училища; вероятно, пользуется диафрагмой и пишет письма стилизованной каллиграфией собственного изобретения.
Они? Выглядят как школьные учителя из Майами, приехавшие сюда, должно быть, для того, чтобы посмотреть на снег и побывать на какой-нибудь встрече. Иногда я угадываю достаточно точно. Не помню, как я охарактеризовал Шеру Драммон в те первые двадцать минут. В ту секунду, когда она начала танец, все предварительные догадки вылетели у меня из головы. Она стала чем-то стихийным, непостижимым – живой мост между нашим миром и миром, где обитают музы.
Я знаю на интеллектуально-академическом уровне почти все, что можно знать о танце. И я не смог отнести её танец к какой-либо категории, не смог классифицировать его. Я даже не смог по-настоящему понять тот танец, что танцевала она в день нашей встречи. Я видел этот танец и даже оценил его по достоинству, но мне не хватило подготовки, чтобы его понять. Забытая камера повисла у меня на руке; я так и простоял всё время, открыв рот.
Танцоры говорят о своём «центре», то есть о точке, вокруг которой они движутся; как правило, эта точка расположена очень близко от физического центра тяжести. Вы стремитесь танцевать «от центра», и идея сжатия – освобождения, которая так много значит в танце «модерн», тоже зависит от наличия центра, который служит фокусом энергии. Центр Шеры, казалось, двигался по сцене под действием своей собственной энергии, увлекая за собой части тела скорее произвольно, чем по необходимости. Каким словом называется самая внешняя часть Солнца, которая видна во время затмения?
Корона? Вот чем было движение её рук и ног: четырьмя длинными языками пламени, которые следовали за центром по его эксцентрической, вихревой орбите, перетекая изгибами вокруг воображаемой поверхности. То, что ноги часто соприкасались с полом, казалось случайным совпадением – в самом деле, руки касались пола почти столь же регулярно.
Там были и другие танцующие студенты. Я знаю это, потому что две автоматические камеры, в отличие от меня, свою работу делали и записывали представление в целом. Всё это называлось «Рождение» и изображало взрыв и развитие Галактики, которая в результате оказалась похожа на Андромеду.
Это, конечно же, было некое символическое действо, а не точное, буквальное изображение, но оно оставляло очень сильное впечатление. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что видел и осознавал только сердце Галактики – Шеру.
Студенты заслоняли её время от времени, но я этого не замечал. Наблюдать за ней было просто больно.
Если вы знаете что-нибудь о танце, мой рассказ должен показаться вам ужасным. Танец, изображающий туманность? Знаю, знаю. Нелепейшее понятие. Но это действовало. Действовало на клеточном уровне, добиралось до самых печёнок – если не считать того, что Шера была слишком хороша для своего окружения. Она не принадлежала к той нетерпеливой команде жутких желторотых недоучек. Это было похоже на прослушивание позднего Стивлэнда Уандера (*), пытающегося работать со случайно набранным оркестром в баре Монреаля. Но больно было не от этого.
из романа Роберсона Дженнифер - Звёздный танец ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) на прослушивание позднего Стивлэнда Уандера - Стиви Уандер (настоящее имя — Стивленд Хардэуэй Моррис; 13 мая 1950 года, Сагино, Мичиган) — американский соул-певец, композитор, пианист, барабанщик, харпер, музыкальный продюсер и общественный деятель. Оказал огромное влияние на развитие музыки XX века, страдающий слепотой. 25-кратный лауреат премии «Грэмми». Является одним из основоположников современного соула и R’n’B. Соул - Жанр популярной музыки афро-американского происхождения, возникший в южных штатах США в 1950-е годы на основе ритм-энд-блюза. Характерную эмоционально-прочувствованную, экстатическую, порой экзальтированную, «душевную» вокальную манеру соул-музыка восприняла из традиции духовных песнопений госпел и спиричуэлс, а также джазовой вокальной импровизации. Госпел - Жанр духовной христианской музыки, появившийся в конце XIX века и развившийся в первой трети XX века в США. Обычно различают афроамериканский госпел и евроамериканский госпел. Общим является то, что и тот, и другой родились в среде методистских церквей Американского Юга. Спиричуэлс - Духовные песни афроамериканцев-протестантов. Как жанр спиричуэлс оформился к 60-70 годам XIX века в США в качестве модифицированных невольнических песен афроамериканцев американского Юга.
В центре Большого Взрыва вечно сидит ткачиха, Звёздная паучиха, наш демиург из сна.
Лет биллион без отрыва, медленно, быстро, тихо Льется кружево мира, нервного волокна.
Синапсами (*) по нитям, импульсами по трактам Движутся боги, люди, твари и существа.
В крошево звёздный бисер, спутаны нити тактов Там, где проходит Трикстер, а перед ним молва.
Кем бы он ни был – Локи, Ворон, Койот, Ананси – Вечной колоды джокер бьёт все подряд, хохоча.
Жаркой бразильской ночью мается Бендер в трансе У блокпоста на дороге жёлтого кирпича.
Хоть в другой мир пропустите, вот миллион, возьмите! Переиграл ваш джокер мелкого трюкача.
Нить у ткачихи рвётся, сыплется бисер с орбиты. Трикстера не вините, он пошутил сгоряча.
Звёздная паучиха в центре Большого Взрыва Чинит титаном нити нервного волокна.
Карты к игре готовы, вновь выпадает джокер Люди так любят дороги битого кирпича.
Джокер Автор: Лана 2019 Свет _________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) Синапсами по нитям - Синапс — место контакта между двумя нейронами или между нейроном и получающей сигнал эффекторной клеткой. Служит для передачи нервного импульса между двумя клетками. __________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
Звук приглушённых шагов, отскакивая от стен, уносился вверх. Туда, где, вероятно, должен находиться вход в это подземелье. Это именно подземелье, и ни что иное, хотя узкая винтовая лестница, словно бур вгрызающаяся в холодную сырую темноту, могла являть собой и внутренности гигантской башни. Но та самая сырость, то самое беззвучие, царившее здесь, однозначно склоняли выбор в пользу подземелья.
Бин не в первый раз спускался по этим выщербленным временем ступеням. Словно дежавю, преследовало его это ощущение, когда пытаешься в темноте нащупать ногой следующую ступеньку, держась рукой за влажный шершавый камень. Он точно знал, что будет идти вот так вот какое - то время, стараясь не упасть. Он никогда не знает, как попал на эту треклятую лестницу – он просто оказывается здесь, уже погружённый в этот липкий мрак. Иногда он оскальзывается на мокрых от скопившейся в воздухе влаги ступеньках, но, хвала богам, всякий раз успевает упереться в стены обеими руками, благо ширина коридора вполне это позволяет.
Спускаясь вниз, Бин уже знает, что будет дальше. В какой-то момент лестница упрётся в небольшую закрытую дверь. Даже зная, что будет за этой дверью, Бин всякий раз некоторое время неловко мнётся, прежде чем осторожно толкнуть её. Более того, он точно знает, что из этого осторожного толчка ничего не выйдет, поскольку дверные петли порядком поржавели, так что придётся толкнуть сильнее. Но всё равно из раза в раз он сначала мнётся, затем легонько нажимает на склизкие доски одними пальцами.
Что ж, и в этот раз никаких неожиданностей – дверь остаётся недвижимой. Вздохнув, Бин с усилием толкает её сперва ладонью, а затем и плечом. Лишь тогда, издав сдавленный скрип, словно приглушенный окружающим сумраком, дверь поддаётся. И в тот же миг по другую сторону двери вспыхивает слабый голубоватый свет, словно отсвет молнии, только горящий ровно и скупо.
Сердце вновь оборвалось, всем своим весом придавив мочевой пузырь. Бин словно забывает дышать на время, зачарованно глядя на узкую полоску света, которая одновременно и манит, и пугает. Однако он уже знает, что должен отворить дверь и войти. Потому что там его ждут. Ждёт тот, кто не привык долго ждать. А может и наоборот – привык ждать слишком долго. Вымученно сглотнув, Бин расширяет проход и входит внутрь довольно небольшой, весьма аскетичной комнаты.
Здесь нет почти ничего. Такие же голые стены, как и там, на лестнице. В этом голубоватом сиянии они выглядят странно белёсыми, словно поседевшими от времени. На огромных, грубо отёсанных валунах, из которых построена стена, кажется, и впрямь лежит тонкая вязь инея. Или это конденсировавшиеся капельки воды?
Откуда льётся свет – понять невозможно. Источника света нет, поэтому создаётся впечатление, что слабое свечение исходит от самой комнаты, от её воздуха. Ни одного окна – да и впрямь, откуда им взяться на такой глубине? Из мебели – лишь странное ложе, более похожее на алтарь. Лежащего на ложе не видно – его (или её) скрывает лёгкий полупрозрачный полог. Но в том, что за этим пологом кто - то есть, Бин не сомневается ни на секунду. Тот, кто ждёт его. Тот, по чьему зову он пришёл.
Однако за пологом – ни малейшего движения, ни малейшего шороха. Хозяин никак не даёт понять, что заметил присутствие гостя. Хотя нет же – ведь свет этот зажёгся лишь в тот миг, когда дверь приоткрылась. Но почему же тогда таинственный хозяин не хочет показаться? Почему нарушает древние правила вежества? Что - то пугающее, леденящее было в этом недвижимом ожидании.
Бину жутко хочется в туалет, и при этом желательно, чтобы туалет этот был где - нибудь в тысяче лиг отсюда, но реальность такова, что он сейчас здесь, а не где - то ещё, поэтому весьма глупо просто стоять столбом. То, что он состарится и умрёт прежде, чем некто за пологом сделает хотя бы одно движение, Бин отчего-то не сомневался. Значит, инициативу придётся взять на себя.
Крадучись, хотя и не понимая – зачем, Бин двинулся к ложу. Медленными шагами, стараясь не потревожить древнюю тишину. Кисть правой руки намертво вцепилась в ткань рубахи рядом с сердцем – он словно боится того, что бешеный стук потревожит жутковатого хозяина этого жутковатого подземелья. Левая рука тоже сжата в кулак – так, что её уже свело, но Бин сейчас этого не чувствует. Нижняя губа закушена почти до крови.
Кое - как расцепив судорожно сжатые пальцы, Бин медленно протянул руку к пологу. Боязливо коснулся его, будто боясь, что тот окажется горячим или отравленным. Затем, собравшись с духом, внезапным резким движением он отодвинул полупрозрачную ткань.
И невольно отпрянул. Потому что на ложе лежала мумия. Кожа, ссохшаяся до такого состояния, что выглядела, словно отполированное дерево, туго обтягивала череп, словно между ними не было ни мышц, ни жира. Жидкие блеклые волосы цвета грязной седины в беспорядке разметались по некому подобию подушки. Отвратительный провал беззубого ссохшегося рта. Тщедушное тельце, одетое в какое - то рубище, с равным успехом могло принадлежать как мужчине, так и женщине. Руки, словно сухие веточки, были сложены на груди.
Единственное, что жило на этом, казалось бы, мёртвом теле – глаза. Огромные, распахнутые и немигающие глаза лирры. Они смотрели в одну точку, никак не отреагировав на появление гостя.
И тут Бина скрутило, подломив ноги. Прямо изнутри, из его головы, ударил чёткий, словно налитый металлом, голос:
– Найди меня! – Что?.. – падая на колени, прохрипел Бин, хотя прекрасно расслышал приказ. – Найди меня, – так же, как и в прошлый раз, тяжёлый женский голос звучал прямо в черепной коробке. – Приди и найди меня. – Но… – несмотря на то, что голос мумии звучал прямо в голове, до Бина словно не доходил смысл сказанных слов. Он отупело мотал головой, пытаясь прийти в себя и понять, что тут вообще происходит. – Мэйлинн… – тяжёлым каменным шаром упало слово на его измученный мозг, и Бин отключился…
*** Бин открыл глаза. Вокруг была темнота, но не сырая и холодная, как в комнате говорящей мумии, а влажная и жаркая. Был разгар лета. Месяц, именуемый жарким , полностью оправдывал своё название. Жара стояла адская. Почти как тогда, шесть лет назад, когда… Когда они впервые встретились с Мэйлинн…
Это имя снова больно отозвалось в груди, и Бин был бы не прочь отключиться вновь, но он знал, что этого не будет. То был лишь сон, который, правда, преследовал его неотступно уже несколько недель, но, тем не менее, не переставал быть от этого лишь сном. А это была реальность. Реальность, от которой уже не убежишь…
Бин знал, что сейчас едва ли прошло более часа после полуночи. Так же, как и знал то, что теперь уж не уснёт до самого утра. Этой ночью он снова был обречён на метания в жаркой влажной кровати, на сбитой, скомканной простыне и колючей, раскалённой добела подушке.
Мэйлинн… Против воли это имя всё крутилось в голове, подобно мечущейся по клетке птице. Несмотря на всю боль, что причиняли Бину воспоминания об удивительной лирре, он бережно лелеял их, словно скряга, ласкающий пальцами золотые монеты.
К сожалению, воспоминания были весьма отрывочны – Бин словно вспоминал сон, который видел когда-то. Какие-то куски держались в памяти очень ярко – их первая встреча в Пыжах, бегство от подружки Оливы… Остальные моменты были куда тусклее – смутные обрывки и образы. Они были где-то с Мэйлинн, но где – Бин никак не мог вспомнить. В памяти ярко отпечатались какие-то секундные сцены: вот Мэйлинн изящным взмахом кинжала повергает какого - то типа, который пытался пырнуть его, Бина; очень ярка была сцена, когда он, почему - то снизу, словно с пола смотрит на кровать, на которой сидит лирра, наставив на кого-то арбалет.
Иногда даже казалось, что они с Мэйлинн побывали в море, причём ему это, вроде бы, не слишком понравилось… Однако ничего конкретного вспомнить так и не получалось. И главное – Бин никак не мог вспомнить: нашла ли Мэйлинн свою Белую Башню? Иной раз ему грезилась огромная белая громада, нависающая над скалистым островом, но было ли это в действительности, или же являлось плодом его воображения – этого Бин не знал.
Память словно была стёрта – жестоко и беспардонно. Бин не мог не чувствовать, что он забыл нечто очень важное. Он словно пытался ухватить в воде невероятно скользкую рыбину, но пока мог похвастать лишь ощущениями касаний плавников и скользкой, покрытой слизью чешуи.
И Бин точно знал, кого нужно винить в этом. Её, Герцогиню Чёрной Башни. Бин совершенно не помнил – что сталось с Мэйлинн, и это мучило больше всего. Но к этим мучениям добавлялся парализующий ужас, что в исчезновении лирры виновна именно Герцогиня. Доказательств тому у Бина, конечно, не было, но всем своим нутром он ощущал именно это.
Мэйлинн в беде, она – у Герцогини.
Герцогиня Чёрной Башни. Хроники Паэтты (Отрывок) Автор: Александр Ник Фёдоров
И здесь обманчива весна, И здесь она непостоянна. Беда моя, моя вина, Что ей доверилась я рано. Который день стекло окна Так мутно, как стекло стакана Из - под вчерашнего вина. Но вижу я издалека: Стоит девчушка на балконе И вверх глядит, на облака, Навстречу им раскрыв ладони. В её доверчивости тонет Ночных предчувствий хоровод, И только облака – вразлёт.
И здесь обманчива весна Автор: Елена Аксельрод
Он пришёл к месту их встречи намного раньше назначенного времени, и ожидание казалось ему вечностью.
Страдая от неуверенности, Олег начал в отчаянии думать о том, что она вовсе не придёт. И в тот же миг он увидел Ольгу. Она как всегда шла своей лёгкой походкой. При виде Олега вместо того, чтобы поспешить, Ольга замедлила шаги. Это показалось ему плохим знаком. Но отступать было поздно. Теперь, или никогда. Обменявшись дежурными малозначительными фразами, они направились в парк. Именно в парке, как заранее обдумал Олег, он намеревался начать трудный для обоих разговор. Здесь как всегда было тихо. Неторопливо прохаживались гуляющие пары.
Зайдя в самую глубину аллеи, они, наконец, остановились. Олег предложил Ольге присесть на одиноко стоящую скамейку, но она отказалась. Так они и стояли некоторое время молча.
Именно теперь Олег до конца осознал всю глубину своей любви к Ольге, невозможность счастья без неё, никчёмность своего существования без этого бесконечно дорогого ему человека.
Он собирался выразить эти чувства словами, но слова точно застревали в горле. От охватившего его волнения, Олег словно онемел. Наконец он собрался с мыслями и заговорил. Но вместо пламенного признания в любви, с его губ слетали витиеватые малопонятные выражения. И всё - таки смысл его слов нетрудно было понять.
Слушая его сбивчивую речь, Ольга словно преобразилась, из грустной и озабоченной она вдруг сделалась весёлой и беззаботной. Как будто некая очень трудная, почти неразрешимая проблема, томившая и гнетущая её все эти дни, вдруг сама собой решилась. Он заметил как в её глазах, как это бывало не раз, зажглись упрямые чёртики.
Видя это, Олег и вовсе смутился, умолкнув на полуслове. Ольга же с беззаботным видом произнесла:
- Насколько я поняла из твоих сбивчивых высказываний, ты собираешься сказать, что любишь меня? – Она так непринуждённо и буднично произнесла это слово «любить», которое он не за что не осмелился бы произнести вслух, что в ответ Олег лишь смущённо едва пролепетал слово «Да». -И ты хочешь сказать, - продолжала Ольга, - что не можешь жить без меня? - Угу – только и сумел выдавить из себя Олег. Он почувствовал, что Ольга попросту издевается над ним. И ничего хорошего это не сулило. - И ты просишь у меня руки и сердца? – с пафосом продолжила девушка.
Совсем теряясь, Олег в ответ только уныло кивнул головой. Ольга же, уловив его жест, опустила голову и, глядя себе под ноги, медленно произнесла:
- Милый Олег…
По тону её голоса Олег сразу же понял, что всё кончено, потому, что это был тон человека говорящего с безнадёжным больным и собирающегося сказать ему всю горькую правду.
Ольга продолжала: - Мне страшно сказать это тебе, - она на миг замолчала, подбирая слова, - но я боюсь, что у тебя нет ни единого шанса… - тут она устремила на него свой взгляд и совершенно другим тоном закончила, - нет даже малюсенького шанса услышать от меня слово «Нет»!
Олег опешил. В голове у него всё помутилось.
- Что, что это означает? – прошептал он.
В глазах Ольги снова заплясали чёртики: Это означает - Да! - почти смеясь, сказала она и вновь повторила: - Да! Да! Да!!! - У неё вдруг на глазах навернулись слёзы, которые текли по её щекам. Какая-то неведомая сила бросила их в объятья друг друга. Она уткнулась в его плечо и беззвучно плакала от счастья. А он вначале нерешительно, а затем всё крепче и бережнее прижимал её к себе и ощущал своими ладонями, каждой своей клеточкой, сквозь ткань платья тепло и трепет её тела. И ему нестерпимо хотелось никогда не выпускать её из своих объятий, хотелось подхватить и нести её хоть на край Земли на своих сильных руках.
Через некоторое время, когда оба немного успокоились, Ольга вновь посмотрела Олегу в глаза:
- Милый, хороший мой Олег. Почему же ты до этого ни разу не обнял и не поцеловал меня? – снова прижимаясь к нему, спросила Ольга. - Я боялся, что ты обидишься и не когда не простишь меня – промолвил Олег, – Ведь ты никогда не просила меня об этом. - Да ведь разве об этом спрашивают? Ты очень хорошо усвоил уроки хорошего тона, но ты упустил одно, может быть самое главное правило, которое нужно читать между строк – « пирожное и девушку нужно брать руками». Впрочем, может быть, именно из-за этого, что ты такой я тебя и полюбила.
Их губы слились в первом пока ещё робком поцелуе.
- Как же ты извёл меня своим молчанием, – вновь заговорила Ольга, – я уже и не знала, что подумать и сама была на грани отчаяния, думала, что ты меня не любишь, а ходишь со мною ради скуки.
- Так значит, мы теперь будем вместе и никогда не расстанемся?! – Вновь привлекая к себе Ольгу, спросил Олег. - Как скажешь! – Смеясь ответила она.
Чувствам вопреки (Отрывок) Автор: Владимир Карабанов
(*) Чему я выучился - Cultural reference на книгу Бориса Житкова - «Что я видел».
Уж и есть ли где такой Сизокрылый голубок, Ненаглядный, дорогой, Как мой миленький сынок? Баю - баюшки - баю!
Во зелёном во саду Красно вишенье растёт; По широкому пруду Белый селезень плывёт. Баю - баюшки - баю!
Словно вишенье румян, Словно селезень он бел — Да усни же ты, буян! Не кричи же ты, пострел! Баю - баюшки - баю!
Я на золоте кормить Буду сына моего; Я достану, так и быть, Царь - девицу для него… Баю - баюшки - баю!
Баю-баюшки-баю (Избранное) Поэт: Александр Полежаев
Пронзительную историю поведал некогда народный поэт России мудрый Расул Гамзатов в книге «Мой Дагестан». В одной из глав он рассказывает, как однажды в Париже встретил земляка - художника, который вскоре после революции уехал в Италию учиться, женился на итальянке и не вернулся домой.
«Почему же вы не хотите возвратиться?» -- спросил у него поэт. Тот ответил: «Поздно. В своё время я увёз с родной земли своё молодое жаркое сердце, могу ли я возвратить ей одни старые кости?»
«Приехав из Парижа, - продолжает автор, - я разыскал родственников художника. К моему удивлению, оказалась ещё жива его мать. С грустью слушали родные, собравшись в сакле, мой рассказ об их сыне, покинувшем родину, променявшем её на чужие земли. Но как будто они прощали его. Они были рады, что он всё - таки жив.
Вдруг мать спросила: «Вы разговаривали по - аварски?» - «Нет. Мы говорили через переводчика. Я по - русски, а твой сын по - французски». Мать закрыла лицо чёрной фатой, как закрывают его, когда услышат, что сын умер…
И тогда… После долгого молчания мать сказала: «Ты ошибся, Расул, мой сын давно умер… Это был не мой сын… Мой сын не мог забыть языка, которому его научила я, аварская мать».
За окошком март шалит ветрами, Молодости вовсе невдомёк, Что сегодня снова между нами, Солнечный зажёгся огонёк. Ты мой Марс,а я - твоя Венера. Параллелей выстроенных код. У стихов нарушенность размера Во вселенной обновила ход. По дороге млечной, среди пыли Звёздный дождь нас счастием поил, Мы прошли с тобою столько милей! И пройдём! Нам хватит вместе сил! Рифмы сбились, выпали из ритма Звёзды стали ярче в синеве, Мы слагаем новую молитву О любви в нахлынувшей весне. Смещены орбиты в одночасье - Ты мне ближе, чем сама Земля И стала вселенная прекрасней В космосе с любовью у руля.
Космос любви Автор: Ирина Вихарева
Часть 1.
ОНА
Восемь часов утра. Открываю глаза – его уже нет, но тепло простыни от его тела ещё не остыло. Он был – это не сон. Я улыбаюсь и снова впадаю в дремоту. Слегка кружиться голова, мелькают цветные картинки. Я безумно, безумно влюблена! Это сумасшествие длится уже три года. Три года назад я впервые услышала его отчаянное – Я люблю тебя, Ома! - донёсшееся из глубины космического пространства. Почему-то я тогда совсем не удивилась, услышав эти слова, как будто знала, что ТАМ меня любят. Я не могла не ответить - Я люблю тебя! Так начался наш неземной роман.
Телепатическая связь всё время прерывалась. Я слышала его голос не ушами, а разумом. ОН был так далеко, что какие-то помехи мешали постоянной связи. Два года ОН летел из далёкой галактики через параллельный мир к Земле. ОН летел ко мне, потому что услышал на своей планете мой крик отчаяния. Крик души о спасении человечества и планеты, гибнущей, задыхающейся от людского безрассудства. ОН услышал и вспомнил, что когда–то в другой жизни, в другом мире, где не было зла и насилия я была с ним. Там мы были счастливы и жили вечно.
Часть 2.
ОН
От этих воспоминаний стало тяжело и легко, как будто что-то потерял и нашёл.
Нашёл! Я нашёл её! Это она! ОНА! Я узнал её голос! Я увидел, вдруг, отчётливо её лицо. Она прекрасна – она нисколько не изменилась за эти несколько миллиона - миллиардов лет. Кем я только не был за это время, в каких только чудовищ не воплощался. В каких мирах не побывал! Теперь я одинок. Не потому, что нет семьи, хотя детьми не обделён. Их у меня четверо и, возможно, будут ещё, а потому, что нет второй половинки как у хомо сапиенс или других животных.
Мы - наша раса гуманоидов, считаем себя мужчинами, потому что сильны и выносливы, но мы приносим потомство, сами обеспечивая продолжение рода. Мне всегда казалось, что мы как-то выше стоим на ступеньке развития, чем остальные человекоподобные расы. Мы ни от кого и ни от чего не зависим. Нам не нужна пища, у нас нет выделительной функции организма. Все метаболические процессы происходят внутри тела. Питание всегда при себе: стоит только поднести ладонь ко рту, как оттуда выделяется питательная субстанция. Очень приятная и разная на вкус - по желанию.
В том мире, где нет света, или верней, его слишком мало из-за большой удалённости от светил, где планета обогревается внутренним теплом, где нет воды и жизни, создана цивилизация ко всему приспособленных высокоразвитых существ – гуманоидов. Наверно, Создатель желал заселить как можно больше планет, любыми средствами, но он создал самых несчастных из ныне живущих во Вселенной.
Я, кажется, увлёкся. На моей планете есть всё для беззаботного существования – столько игр и развлечений, такие великолепные здания, природа, животные, моря, реки, горы, равнины, даже пустыни, но всё это в ограниченном пространстве купола. А там, за куполом смерть и безжизненное великолепие непригодной для жизни планеты. Но это моя Родина и я люблю свою счастливую несчастную землю.
Часть 3.
ОНА
В этот день не знаю как, но я ЕГО увидела, верней я его нарисовала на клочке бумаги. Рука сама водила карандашом. Он так красив! Словно Бог! Его глаза светятся нежностью. Я чувствовала это не умом - всей душой. Трепетно прикрепила листочек к стене над кроватью, чтобы быть рядом в одиночестве ночи.
Он опять не выходит на связь – уже неделю! Я измучена, не сплю ночами. Где он там – один в Астрале? Могло ли что-то произойти! Есть ли там опасность? Почему я не спросила об этом! Это связь, просто плохая связь. Я не могу его потерять. Я слишком долго искала, что бы снова потерять.
Всё в порядке! Он отозвался! Это Астрал – его неустойчивые измерения. Он меня слышал, а я его нет. Он переживал за меня, говорит, чуть не поседел. Смеётся. Шутник он. У него и волос то нет. Не потому, что вылезли, а не было никогда и быть не могло – он вовсе не похож на человека – он гуманоид. Это слово для меня звучит, как музыка. Он не зелёный человечек, как описывают всякие фантазёры пришельцев из других миров – он неописуемо красив не земной красотой. Я начала писать картину, опять автоматически, и он там: Будущее. Я вылетаю в Астрал – он держит меня за руку. С ним не страшно.
Часть 4.
ОН
Как далека эта Земля. Сколько ещё томиться в замкнутом пространстве корабля? Нет, я знаю сколько, но время тянется так медленно, а ОНА там – одна. Ждёт. Переживает. Мучается. Я не очень хорошо с ней обошёлся: она не знает, что я не такой, как она. Я боюсь ей это сказать, даже избегаю разговоров - делаю вид, что плохо слышу или нет связи. Никогда в жизни не было так страшно.
Мы с ней несовместимы. Я не имею ничего, кроме, может, формы тела и соразмерного роста. Да и рост превышает параметры среднестатистического человека, а ОНА такая миниатюрная, просто маленькая девочка, ребёнок.
Почему я не признался сразу!? Теперь, как я ей скажу, что нам ни суждено быть вместе. Она не вынесет этот удар. Она столько пережила за свою недолгую жизнь, столько раз её мучили и предавали мужчины. И я оказался в их числе – невольно. Но ведь я не мужчина, я гуманоид, влюблённый гуманоид - парадокс. Такого чувства по отношению к особям нашего вида, да и к другим видам высокоразвитых человекоподобных существ в природе не существует, а я люблю. Люблю. Люблю.
Часть 5.
ОНА
Он скоро, скоро прибудет. Страшно. Как мы встретимся? Вдруг, я ему не понравлюсь? Он хоть и говорит, что видит меня, но ведь, наверняка, не так, как наяву. Я такая маленькая, даже среди людей ниже среднего, а он высок. Я знаю это, хоть он ничего не говорит о себе, наверно, боится разочаровать. А я всё о нём знаю. Мы с ним несовместимы. Наверно, он боится в этом признаться и прерывает связь, как только я пытаюсь поговорить об этом. Но мне всё равно, какой он – ОН прекрасен! Я чувствую его душу. Душа – она выбирает кого любить. За свою жизнь я влюблялась не раз. Была замужем и имею детей. Но, наверно, не было родства между нашими душами и мы расставались.
Часть 6.
ОН
Я на месте. Завис в пространстве. Что дальше? Она ещё не знает этого. Связь прекратилась почему-то. Она меня не слышит, а я слышу и вижу её на мониторах. Каждое движение, каждый взгляд – не могу отвести глаз, а надо работать. Я сюда не на прогулку приехал, у меня задание – изучить обстановку на созданной нашей цивилизацией планете. Да, надо работать – это отвлечёт.
Опять звучит музыка – она слушает радио. Одни и те же песни каждый день, многократно. Как только у людей голова от этого не пухнет. Столько прекрасной музыки, столько замечательных песен, а они зомбированы одним и тем же. Не зря среди них столько больных. А громкость! Уму непостижимо, сколько они вешают на себя убийственных децибел–дебел. Дебилы. Молодые совсем, а уже поражены дебилизмом и, во многом, от громкой музыки, звучащей ото всюду. Мозг не выдерживает такого натиска – он разрушается. Люди этого не понимают.
ОНА больше не ходит танцевать – не выносит громкости. А так красиво танцует, лучше всех! Танцует дома для меня. Я присоединяюсь в танце и чувствую каждое её движение, каждое прикосновение. Я здесь в пустоте отсека – она там, в тесноте комнатушки.
Как можно жить в таком крохотном помещении, да ещё с детьми, родителями, животными? Маленький клочок для танца. Два метра туда, два обратно. Заденет за что - нибудь, споткнётся, ушибётся, а я ничем не могу помочь. Я здесь – она там. А как - будто рядом. Чувствую её дыхание, её настроение. Ловлю каждое слово её дивного голоса. Она так красиво поёт, но стесняется.
Никто никогда ей не сказал – ты прекрасна! Она раздаёт свою любовь, доброту, нежность не требуя взамен ничего. И ничего у неё нет. Только я, дети... Близкие ещё живы... Как короток людской век. ОНА ещё ребёнок, по нашим меркам, а здесь на Земле, пройдено половина жизни. Ничего, я прибыл для того, чтобы всё исправить. А ОНА мне поможет!
Мой муж инопланетянин (Избранное) Автор: Ома Омрам
Свинцовая туча ползёт кашалотом Ползёт, пузом небо закрыв И молнии копит, и ищет кого-то Чтоб выплеснуть, волком завыв
Всё то, что она за неделю скопила. Грузна, тяжела и грозна. Гуляла, жирела, по небу ходила К земле проседая. Хмурна-а-а.
И вот переполнен гигант сизо - тёмный Кипящий бугристый котёл А путник в дороге идёт обречённый Идёт, хищной пасти на стол.
И туча взорвалась, и треснуло небо И взвыли аллеи вьюном А путник… Он словно бы вовсе и не был Снесло. Раздавило. Бревном
А туча лютует и рвёт остальное Нависнув, давя и плюясь Искристыми стрелами в тело земное И острым дождем разродясь.
Свинцовая туча (Отрывок) Автор: Александр Чеберяк
Наконец Валентин Сергеевич подошёл к нему, предложил сыграть в шахматы. «А то меня почему-то все стали побаиваться…» – сказал он, как бы смущаясь. Данилов сел с ним за стол и скоро понял, что игрок Валентин Сергеевич – сильный. Данилов даже засомневался: играть ли ему против Валентина Сергеевича в силу домового или взять разрядом выше.
И всё же он решил играть в силу домового, посчитав, что иначе они с Валентином Сергеевичем будут не на равных. Но ходов через десять Данилов понял, что Валентин Сергеевич может выступать и лигой выше. Данилов поднял голову и посмотрел на соперника внимательно. Стеклышки пенсне Валентина Сергеевича излучали удивительный зеленоватый свет, отчего в голове у Данилова начиналось выпадение мыслей.
«Ах вот ты как! – подумал он. – Да тебе эдак против Фишера играть… А я вот против твоих световых фокусов включу контр систему…» Он включил контр систему и двинул белопольного слона вперёд.
Раздался электрический треск. Валентин Сергеевич запрыгал на стуле, ладонями застучал по краю стола, и Данилов понял, что поставит мат ястребу останкинских шахматных досок на тридцать шестом ходу.
– Здесь принято играть в силу домовых, – сказал Данилов. – Нарушение вами правил может быть превратно истолковано. – Вы… вы! – нервно заговорил Валентин Сергеевич. – Вы только и можете играть в шахматы и на альте. Да и то оттого, что купили за три тысячи хороший инструмент Альбани. С плохим инструментом вас бы из театра-то выгнали!.. А на виоль д’амур (*) хотите играть, да у вас не выходит!..
Данилов улыбнулся. Всё-таки вывел Валентина Сергеевича из себя. Но тут же и нахмурился. Какая наглость со стороны Валентина Сергеевича хоть бы и мизинцем касаться запретных для него людских дел!
– Что вы понимаете в виоль д’амур! – сказал Данилов. – И не можете вы говорить о том, чего вы не знаете и о чём не имеете права говорить. – Значит, имею! – взвизгнул Валентин Сергеевич.
Он тут же обернулся, но домовые давно уже забились в углы невеселой нынче залы, давая понять, что они и знать не знают о беседе Данилова и Валентина Сергеевича.
– Вы нервничаете, – сказал Данилов. – Так вы получите мат раньше, чем заслуживаете по игре.
Он и сам сидел злой. «Стало быть, только из-за хорошего инструмента меня и держат при музыке, думал, и виоль д’амур, стало быть, меня не слушается, ах ты, негодяй!» Но на вид был спокойный.
– Значит, вы сочувствующий Георгию Николаевичу, – сказал Данилов, забирая белую пешку. – Не угадали, Владимир Алексеевич! – рассмеялся Валентин Сергеевич. – Известно, что вы легкомысленный, но уж тут-то могли бы понять… Что нам с вами Георгий Николаевич? Он – правильный домовой. Но он мелочь, так, тьфу! Заболел, ну и пусть болеет. Из-за другого к вам интерес! Если это можно назвать интересом… – А вы-то что суетитесь? – Я давно о вас слышал. Раздражаете вы меня. Мучаете. Невысокий вы рангом, да и незаконный родом, а позволяете себе такое… Я о вас слушал и чуть ли не плакал. «Да и есть ли порядок?» – думал. – Ну и как, есть? – Есть, Владимир Алексеевич, есть! Вот он!
И тут Валентин Сергеевич чуть ли не к лицу Данилова поднёс руку, разжал пальцы, и на его ладони Данилов увидел прямоугольник лаковой бумаги, похожий на визитную карточку, с маленькими, но красивыми словами, отпечатанными типографским способом. Прямоугольник был повесткой, и Данилов её взял.
– Прямо как пираты, – сказал Данилов. – Ещё бы нарисовали череп с костями, и была бы чёрная метка. – Не в последний ли раз вы смеетесь? – А вы что, карателем, что ли, сюда прибыли? – Нет, – словно бы испугавшись чего-то, быстро сказал Валентин Сергеевич. – Я – курьер. – Вот и знайте свое место, – сказал Данилов. – Какой вы высокомерный! – снова взвизгнул Валентин Сергеевич. – Я личность, может, и маленькая, но я при исполнении служебных обязанностей, да и вам ли нынче кому-либо дерзить! Вам ведь назначено время «Ч»!
Багровыми знаками проступило на лаковом прямоугольнике объявление времени «Ч», и Данилову, как он ни храбрился, стало не по себе. «Но, наверное, это не сегодня, и не завтра, и даже не через месяц!» – успокаивал он себя, глядя на повестку. Однако не было в нём уже прежней беспечности.
– Ваш ход, – сказал Валентин Сергеевич. – Да, да, – спохватился Данилов.
Он поглядел на доску и увидел, что у Валентина Сергеевича слева появилась ладья, какую он, Данилов, семью ходами раньше взял. Он взглянул на записи ходов и там обнаружил собственным его почерком сделанную запись хода, совершенно не имевшего места в действительности, но оставлявшего ладью белых на доске.
Данилов забыл о повестке, стерпеть такое жульничество он не мог! Испепелить он готов был этого ловкача, осмелевшего от служебной удачи!
Но тут Данилов на мгновение вспомнил о пожаре в Планерской и эпидемии гриппа, подумал, что Валентин Сергеевич, может быть, нарочно вызывает его на скандал, и употребил по отношению к чувствам власть. Не то вдоль Аргуновской улицы тянулись бы теперь чёрные и пустые места с обугленными пнями. Лукавая мысль явилась к Данилову.
«А дай-ка я ему ещё и слона отдам, просто так, – решил он, – а там посмотрим…» Валентин Сергеевич схватил с жадностью подставленного ему слона, как троллейбусная касса медную монету. Но тут же он спохватился, поглядел на Данилова растерянно и жалко, захлопал ресницами, крашенными фосфорическими смесями:
– Вы совсем меня не боитесь, да? Вы меня презираете? Зачем вы опять мучаете-то меня?!
«Что это он? – удивился Данилов. – Нет у меня никакой плодотворной эндшпильной идеи, слона я отдаю ни за что».
– Не выигрывайте у меня! – взмолился Валентин Сергеевич. – Не губите, батюшка! Я ведь вернуться не смогу! Я на колени перед вами встану! Помилуйте сироту!
Данилову стало жалко Валентина Сергеевича. Он сказал:
– Ну хорошо. Принимаю ваше предложение ничьей! – Батюшка! Благодетель! – бросился к нему Валентин Сергеевич, руки хотел целовать, но Данилов, поморщившись брезгливо, отступил назад.
Валентин Сергеевич выпрямился, отлетел вдруг в центр залы, захохотал жутким концертным басом, перстом, словно платиновым, нацелился в худую грудь Данилова и прогремел ужасно, раскалывая пивные кружки, запертые на ночь в соседнем заведении на улице Королёва:
– Жди своего часа!
Он превратился в нечто дымное и огненное, с треском врезавшееся в стену, и исчез, опять оставив двадцать первый дом без присмотра. Домовые ещё долго тёрли глаза, видно, натура Валентина Сергеевича при переходе из одного физического состояния в другое испускала слезоточивый газ.
«Ну и вкус у него! – думал Данилов, глядя на опалённые обои. – И чего он так испугался жертвы слона? Странно… А ведь бас-то этот кажется мне знакомым…»
Он опять ощутил на ладони лаковый прямоугольник повестки. И опять проступили багровые знаки. «Скверная история», – вздохнул Данилов. Хуже и придумать было нельзя…
4
Данилов набрал высоту, отстегнул ремни и закурил.
Курил он в редких случаях. Нынешний случай был самый редкий.
Под ним, подчиняясь вращению Земли, плыло Останкино, и серая башня, похожая на шампур с тремя ломтиками шашлыка, утончаясь от напряжения, тянулась к Данилову.
Данилов лежал в воздушных струях, как в гамаке, положив ногу на ногу и закинув за голову руки. Ни о чем не хотел он теперь думать, просто курил, закрыв глаза, и ждал, когда с северо - запада, со свинцовых небес Лапландии, подойдёт к нему тяжёлая снежная туча.
В Москве было тепло, мальчишки липкими снежками выводили из себя барышень-ровесниц, переросших их на голову, колеса трамваев выбрызгивали из стальных желобов бурую воду, крики протеста звучали вослед нахалам таксистам, обдававшим мокрой грязью публику из очередей за галстуками и зелёным горошком. Однако, по предположениям Темиртауской метеостанции в Горной Шории, именно сегодня над Москвой тёплые потоки воздуха должны были столкнуться с потоками студёными. Не исключалась при этом и возможность зимней грозы.
Данилов потому и облюбовал Останкино, что оно испокон веков было самым грозовым местом в Москве, а теперь ещё и обзавелось башней, полюбившейся молниям. Он знал, что и сегодня столкновение стихий произойдёт над Останкином. От нетерпения Данилов чуть было не притянул к себе лапландскую тучу, но сдержал себя и оставил тучу в покое.
Она текла к нему своим ходом.
из романа Владимира Викторовича Орлова - «Альтист Данилов» ___________________________________________________________________________________________________________________________________________________________
(*) виоль д’амур - Виоль д’амур (франц. viole d’amoure — «виола любви») — струнный смычковый инструмент виольного семейства. При игре располагается как скрипка или альт, смычок держат «скрипичным» способом — захватом сверху. Для виоль д’амура характерно наличие: — массивной колковой коробки с 12–14 колками, увенчивающейся резной головкой (часто в виде головы Амура); — резонаторных отверстий — двух парных в виде язычков пламени и одного в виде розетки, расположенного под грифом. Имеет 7 (реже 6) основных струн и столько же тонких металлических резонансных струн, натянутых под основными.
